Я снова сажусь на крыльцо, прижимаю к себе телефон, качаюсь вперед-назад, и осознаю, что низкий вой, который я слышу, исходит из глубины моего горла.
Чья-то рука ложится на мое плечо. На плоском камне рядом со мной появилась чашка чая. Тихие шаги удаляются. Я оборачиваюсь, но дверь дома уже закрылась.
Обжигающий чай скользит по пищеводу. Пео знает: простого доброго жеста иногда достаточно, чтобы остановить падение во мрак.
Меси воду, держись на плаву.
Выживи.
Джосайя копается в земле за домом. Его шляпа надвинута на лоб, грязные ступни широко расставлены на рыхлой почве.
— Джосайя, Теко не говорила вам, куда уезжает?
Он качает головой, не понимая ни слова. У его ног вырос холмик свежей земли с грубым крестом из двух палочек, связанных бечевкой. Значит, вчера он нашел труп своего пса и принес его, чтобы похоронить.
— Сочувствую вам.
Джосайя отводит взгляд. Под глазами набрякли мешки. Пространство между нами наполняется чувством утраты, вопрос о Теко улетучивается сам собой.
Когда Джосайя снова берется за лопату, я рассказываю ему про змею, изображая жестами, как она ползет. Джосайя идет за мной к крыльцу. Я показываю место, где змея скрылась из вида. Он наклоняется и вглядывается в траву, сжимая пальцы на черенке лопаты. Белая машина с широкой синей полосой сворачивает на подъездную дорожку. Ее покидают двое полицейских. Джосайя исчезает. Тот полицейский, что повыше, идет, оглядываясь по сторонам, и, как в комедии, едва не врезается в дерево. Тот, что пониже, плотный и коренастый, шагает целенаправленно. Он держит на коротком поводке немецкую овчарку, которая бежит, не удаляясь от его ноги. Все трое приближаются к дому.
Глава 24
Ботсвана, март 2014 года
Полицейские стоят, как по стойке смирно. Кажется, будто при них в комнате стало сумрачнее и теснее. У молодого кожа на лице ноздреватая, туго обтягивающая острые кости. Он ставит на пол вместительный чемодан, зажимает его между ног и сцепляет пальцы за спиной. Его коллега, коренастый и с прищуренными глазами, пожимает мне руку. Он представляется детективом Гудвиллом, а своего напарника называет офицером Копано. Мне можно звать их просто по фамилии.
— Спасибо, что приехали. — Пока я говорю, пол вдруг на мгновение уплывает из-под моих ног. Я ничего не ела уже сутки, а может, двое. — Садитесь, пожалуйста, — указав на кресла, я быстро сажусь сама.
— Приношу извинения за сегодняшнюю задержку. — Гудвилл опускается в кожаное кресло, достает платок и вытирает лоб.
Заходит Элизабет с подносом, в кувшине с желтым соком звякают льдинки. Под внимательным взглядом Гудвилла она кланяется и тихонько покидает комнату.
Гудвилл наполняет стакан, выпивает сок и снова со вздохом садится.
— Вчера ночью мы допросили вашего мужа. Сегодня он позвонил, сообщил, что уехал на поиски няни, и обещал сегодня днем рассказать еще что-то.
— Я рада, что вы здесь. Я понимаю…
Гудвилл поднимает руку, призывая меня к молчанию.
— Хотите узнать, как ведутся поиски вашего сына?
У этого человека в руках шансы отыскать Сэма, я должна позволить ему строить разговор так, как хочет он.
— На всех основных дорогах ведется наблюдение.
Гудвилл вглядывается в мое лицо. Надо ли поблагодарить его? Может, для таких бесед существует некий неизвестный мне протокол, а я его не соблюдаю? Лишь собрав остатки сил, я удерживаюсь, чтобы не упасть на колени и не разрыдаться, умоляя о помощи.
— Полицейские в Кубунге проводят обход домов. В аэропорту и на железнодорожных станциях выставлены посты. Извещены консульство и Интерпол.
— Спасибо.
Его найдут. Пропавшие дети нередко обнаруживаются возле самого дома. В газетах, которые я раньше читала за кофе в перерывах между операциями, рассказывалось, как похищенных детей находили в соседнем здании или на той же улице. Полицейские в любой момент могут зайти в одну из хижин в Кубунге и найти в ней Сэма, спящего в корзинке в углу.
— Сделано заявление для прессы. — Эти слова ему приходится повторить дважды.
— Уже? А я думала, может, как-нибудь…
Думала, что его найдут так быстро, что привлекать прессу не понадобится. Гудвилл снова вскидывает руку. В складках его мясистой ладони поблескивают мелкие капельки пота.
— Прессу необходимо привлечь. Важно, чтобы общественность знала о пропаже ребенка. От этого зависит многое.
Меньше суток назад Сэм спал в нескольких шагах от того места, где теперь сижу я. Перед уходом я поцеловала его в щечку, кожа казалась горячей. Прежде он принадлежал только нам, а теперь мы вынуждены поделиться им со всем миром. Мы должны быть признательны.
— Мы очень серьезно отнесемся к любым сообщениям очевидцев, — добавляет Гудвилл. Похоже, он раздражен.
Вспомнит ли посторонний человек Сэма, мельком увидев его в коляске среди толпы? Возьмет ли на себя труд сообщить в полицию? Я складываю ладони, кончики пальцев соприкасаются, будто в молитве.
— Если представители прессы свяжутся с вами, советую перенаправить их к нам. Мы сами сообщим им то, что нужно. Завтра вы можете выступить по телевидению. Это необходимо.
Что бывает, когда такие родители остаются вне поля зрения общественности? Наверняка мы, ни о чем не подозревая, проходим на улицах мимо целой армии убитых горем матерей и отцов. Я выпиваю стакан сока, затем еще один.
— Нам надо осмотреть комнату, из которой был похищен ваш сын, а также весь дом и территорию вокруг него.
— Весь дом?
Гудвилл смотрит на меня с непроницаемым видом. В затянувшейся паузе я осознаю: это на случай, если вдруг я или Адам сами спрятали Сэма. Убили его и избавились от тела. Я не отвожу взгляд. Гудвилл проверяет все версии, я не против. Мне не нужно, чтобы он был на моей стороне, пусть будет на стороне Сэма.
Копано склоняется над своим чемоданом и достает фотоаппарат, рабочий комбинезон и перчатки. Я веду его по коридору, и он снимает дверь нашей спальни, щелчки затвора грохочут, как выстрелы. Затем Копано облачается в белый комбинезон и продолжает осмотр на цыпочках, грациозно, как кот.
В гостиной Гудвилл, не покидая облюбованного им кресла, неуклюже тянется к столу и нажимает кнопку на небольшом диктофоне. Его присутствие поглощает из этой комнаты всю энергию. Мебель, половики, даже стены тускнеют и отступают на задний план. Единственное, что я вижу, это его лицо и прищуренные горящие глаза. Он задает вопросы о моей работе. Как часто я езжу в медпункт? Кто приходит ко мне на прием? Он записывает номер телефона Эстер, интересуется моим сертификатом на право работы, заглядывает в мою рабочую сумку. Неужели думает, что у меня есть наркотики и что я способна одурманить ими родного сына? У меня на шее проступает пот, Гудвилл сосредоточенно хмурится и делает записи. Окинув меня взглядом, он задает вопросы о моей беременности, родах и последующем периоде. Подозревает послеродовую депрессию? Крепко скрестив руки на груди, я объясняю, что была счастлива, что любила Сэма с той самой минуты, как он появился на свет. Какая разница? Правда слишком сложна, излишня и не стоит его внимания.
