— Я также знаю о школьнике, жившем неподалеку, который недавно пропал в буше. Его так и не нашли.
Знает ли Гудвилл о Барути? Я внимательно слежу за выражением его лица, пытаясь это понять.
— Дети, которые забредают в буш, всегда рискуют. — Гудвилл слегка раздражен. — Змеи, другие животные, жара… Родителям надо держать их под присмотром.
В деле Мочуди предполагалось соучастие полиции. На чьей стороне Гудвилл? В этот важный момент раздается стук в дверь. Входит Копано. Взглянув на Гудвилла, он обращается ко мне:
— Ваша дочь только что сказала, что вы нашли в саду ободранных рептилий. Мне нужно на них взглянуть. Вы мне покажете?
Неужели здесь не действуют правила, запрещающие допрашивать детей в отсутствие родителей? Вспыхнув от гнева, я указываю дорогу. Копано следует за мной. Выйдя из дома, я поворачиваюсь к нему лицом. Копано моложе Гудвилла и не столь осторожен. Возможно, мне удастся хоть что-то у него выведать.
— Копано, в чем вы подозреваете Джосайю?
Нет ответа.
— Почему вы заинтересовались рептилиями?
Копано, бросив взгляд на дом, идет рядом со мной, но молчит.
— Так почему же, Копано?
Мы уже совсем рядом с сараем, когда с веранды доносится тяжелая поступь. Гудвилл идет за нами. Надо действовать быстро.
— Вы знаете о знахарях-убийцах?
Но Гудвилл уже тут. Копано молча расправляет пластиковый пакет. Пока я смахиваю туда трупы змеи и ящериц, он пугливо отводит взгляд. Значит, тоже верит в колдовство.
Полицейские уходят, Копано при этом держит пакет на отлете, будто боясь запачкаться. Их машина удаляется. Я так и не узнала, почему Джосайя до сих пор под арестом. Минуту спустя подъезжает Кабо, с ним рядом сидит Адам.
— Я встретил вашего мужа в нескольких милях отсюда. — Кабо, выходя из машины, качает головой. — Он уже возвращался домой, и темнело слишком быстро.
Адам с мрачным лицом стоит перед домом и смотрит себе под ноги.
— Я получил ваше сообщение насчет собак. — Кабо берет меня за руку. — Завтра поеду на крестины племянницы и буду как раз рядом с питомником. Я позвоню и привезу их после обеда. — Он нерешительно смотрит на Адама, а потом на меня и поправляет очки.
— Останьтесь выпить с нами чаю, Кабо.
Устраиваемся на веранде, и я завариваю чай. Мы с Адамом стараемся не смотреть друг на друга.
— Нам следовало окрестить Сэма, — в тишине произносит Адам. Его лицо в пыли, глаза налиты кровью. — Сэмюэл означает «услышанный Богом», ты помнишь? Бог услышал бы, как он зовет нас, будь он крещен.
Я наконец смотрю на Адама. Пристально, в упор.
— Ты ведь не станешь притворяться, будто внезапно уверовал в Бога?
Кабо неловко ерзает, поглядывая то на Адама, то на меня. Адам поднимает голову, в розовеющем небе клином пролетают ласточки. У меня мелькает мысль, что они мигрируют в Англию. Я перестала следить за сменой времен года. Что там сейчас? Весна? Лето?
— Моя теперешняя потребность в Боге не делает возможность его существования менее вероятной, — бормочет Адам.
В его словах отсутствует привычная рациональность.
— Может, мне стоит начать молиться, — неожиданно усмехается он. — Если Сэм мертв, как иначе ему попасть в рай?
— Не думаю, что Бог заключает подобные сделки, — мягко вмешивается Кабо. — Он в любом случае позаботится о Сэме.
Наступает то время суток, когда вдруг становится тихо, — короткая пауза перед полной темнотой. Кабо понижает голос, как в церкви, Адам злится.
— Бог обязан быть на моей стороне, — выкрикивает он. — Я приехал в Африку, чтобы оказывать помощь.
Какой мы воображали Африку? Само ее название звучало заманчиво, но теперь уже трудно вспомнить почему. Адам считал, что будет полезным людям, я тоже. Как самонадеянно выглядит это теперь, как наивно. Сомневаюсь, что мы чем-то помогли, в нашей помощи здесь не было никакой необходимости. Африки, которую мы себе нафантазировали, не существует. Мы не нашли здесь ничего из того, что ожидали. Напротив, как бы там ни обстояли дела с Богом, Африка стала для нас местом потери.
Глава 30
Ботсвана, апрель 2014 года
Из множества вопросов в моей голове мало-помалу остается лишь несколько. Жив он или мертв? Убит сразу после похищения или его перед смертью помучили? Мои мысли мечутся от одного варианта к другому, боясь задержаться на чем-то одном. А меж тем утекают часы и дни. Я почти не ем, у меня кровоточат десны. Просыпаясь, я чувствую привкус железа во рту, словно во сне обсасывала ножи.
Мое молоко исчезло быстрее, чем я предполагала. В какой-то момент грудь просто прекратила ныть. Я не могу избавиться от мысли, что моему телу известно больше, чем разуму. Молоко теперь не нужно, потому что Сэм мертв.
Адам ездит в консульство три раза в неделю, и всегда один. Больше о Боге он не заговаривает, он стал молчаливым и мало ест. Гудвилл рассказал об отделе противодействия торговле людьми при Международной организации по миграции, но обращаться туда за помощью теперь слишком поздно. За последние две недели Сэма могли вывезти в другую страну. Гудвилл разглагольствует о бдительности широких слоев населения и защите свидетелей, но я почти не слушаю его. Мне представляется Сэм в какой-то душной задней комнате, на грязной койке, исхудавший и плачущий. По ночам я лежу без сна и гадаю, вспомнит ли он меня, если его найдут.
Зоуи ходит за мной по пятам и просится на ручки. Перемещения по дому даются мне с трудом, шум и свет причиняют боль. Целыми днями я прочесываю интернет и просматриваю каждый новостной канал. Девочки требуют от меня сказок, но я часто теряю сюжетную нить и то и дело начинаю сначала.
Отчужденность между мной и Адамом нарастает. Мы почти не говорим друг с другом. Спим в одной комнате, но я ложусь позднее, когда Адам уже заснул, а он встает раньше меня и к тому времени, когда мы с девочками собираемся завтракать, уже уезжает обыскивать буш или в консульство.
Вчера самолет с журналистами дважды пролетел над нашим домом так низко, что гнулись и дрожали эвкалипты. Три сторожевые собаки, размещенные в больших конурах рядом с гаражом и обычно спящие дни напролет, проснулись, заметались в своем вольере и заскулили. К счастью, в это время девочки были в доме, а не в саду.
Пео возвращается в свою деревню в среду утром. Стайка женщин ожидает ее на дороге за воротами. Как только Пео выходит, они окружают ее плотным кольцом. Фургоны прессы по-прежнему караулят у нашего дома. В одном из них виден спящий мужчина, его сплющенная об оконное стекло щека похожа на бледный кусок ветчины. Женская болтовня выводит его из дремоты, он выскакивает из фургона, на бегу настраивая фотоаппарат. Остальные журналисты следуют его примеру.
Рослая девушка отделяется от группы женщин, обступивших Пео, и приближается ко мне, развязывая лоскут ткани, в котором несет на себе младенца. Это Ммапула. Она протягивает мне своего ребенка. Все затихают, только непрерывно щелкают фотокамеры. Малыш в моих руках легонький и теплый, он мурлычет во сне, как котенок. На миг я ощущаю головокружение. Ммапула забирает у меня ребенка и подает букетик цветов из буша.
