Минуты тянутся бесконечно. Надев шляпу и темные очки, я выбираюсь из машины и потягиваюсь, расслабляя ноющую спину. В жарком запахе пустыни ощущается зловещий оттенок тухлого мяса, словно какое-то погибшее животное бросили гнить на жаре. Глубокая тишина постепенно вытесняется стрекотом цикад и хором лягушек, вызывая мысли о вечерах в Кубунге. На меня вдруг обрушивается волна воспоминаний, которые я научилась хранить в тайне: Сэм лежит на нашей кровати, дрыгает на солнце пухлыми ножками, радуется и гулит при виде Зоуи; Сэм в кроватке, его личико расслаблено сном; Адам в саду с Сэмом на руках играет в прятки с девочками. Безлюдная улица расплывается перед моими глазами. Напрасно я сюда приехала. Напрасно вообще вернулась в Ботсвану. Здесь повсюду воспоминания, куда ни посмотри. Я хочу обратно, затея оказалась бессмысленной. Эта девушка — никакая не Теко. Мне надо домой.
Вокруг ни души. Куда девались люди, которые вышли из автобуса всего несколько минут назад? С тех пор как я послала сообщение Адаму, прошло два часа. Я набираю еще одно: «Все в порядке, почти закончила. Потерпи еще немного. Очень скоро все объясню».
Проходит еще пять минут. Десять. В тишине кто-то нашептывает мне в уши, настойчиво советует позвонить в полицию, напоминает, что я совсем не знаю Богоси. А вдруг он уже догнал девушку и рассказал, что я ее преследую. Если это Теко, шантажировать ее не составит труда, нашу историю он знает из газет. Он может сказать, что ее отдадут под суд за преступную небрежность, если она не заплатит. Чтобы выиграть время, Теко начнет отсчитывать купюры…
— Я видел, где она живет, — задыхаясь, шепчет Богоси. Он, согнувшись, стоит у машины и держится за дверцу. Пот капает ему на ботинки. — Можно подъехать поближе.
Воображаемая сцена рассеивается. Богоси улыбкой отвечает на слова благодарности, потом садится за руль, заводит машину, медленно проезжает по улице и сворачивает на узкую тропу.
— Здесь недалеко, — говорит он, еще не успев отдышаться. — Она дважды останавливалась передохнуть, так что пришлось прятаться. — Он улыбается, но сжимает пальцы на руле. Его захватил азарт погони.
— Мы подъедем как можно ближе, чтобы как следует разглядеть дом, а потом сообщим в полицию. Пусть дальше действуют они. Все остальное лучше предоставить им.
Если Богоси слишком увлечется, еще неизвестно, как обернется дело, ведь он может их спугнуть.
Тропа заканчивается. Богоси разворачивает машину передом к шоссе и кивает на дощатую калитку в высоком заборе за деревьями.
— Девушка вошла туда, — говорит он. — Я видел, как она достала ключ из сумки и отперла замок. Ее руки были заняты, она могла забыть запереться изнутри. — Он улыбается. — Так что стоит заглянуть.
— Заглянуть? Вы с ума сошли, Богоси? Даже если калитка не заперта, в саду могут быть другие люди или собаки. Меня сразу заметят.
— Входная дверь дальше, за углом, — продолжает Богоси, будто не слыша меня. — Я пойду туда, постучусь и буду отвлекать разговорами того, кто выйдет, пока вы не осмотритесь в саду. — Он явно разыгрывает сцену, почерпнутую из какого-то фильма: я иду на разведку, а он отвлекает внимание.
— И что такого вы скажете?
— Новая услуга — такси от двери до двери! — Богоси небрежно машет рукой. — Особым клиентам — льготный тариф! Раньше я подрабатывал уличным зазывалой. Людям нравилось.
— В Габороне — возможно, но не в крошечном поселении, в глуши, где некуда ездить, — шепотом возражаю я. — Нам надо позвонить в полицию. Они разберутся.
— Доверьтесь мне, — говорит Богоси с улыбкой и быстро выходит из машины. Остановить его я не успеваю. Он быстро, чуть вразвалку идет к углу здания. Перед тем как скрыться за углом, он оборачивается и многозначительно указывает на калитку. Живее, говорит его жест, я выиграю вам время.
Вдалеке слышится дверной звонок, на него отзывается гулкий собачий лай. Я была права. В таком глухом месте люди держат собак. А я пятнадцать месяцев назад думала, что незачем следовать совету Кабо. Раскаяние накатывает на меня волной и медленно отступает.
В неподвижном воздухе ко мне плывут голоса. Богоси говорит с какой-то женщиной. Потом раздается еще один голос — низкий, мужской. Богоси не возвращается. Наверное, ему все же удалось использовать свое обаяние и попасть в дом. Проходит минута. Другая. От напряжения у меня под волосами зудит кожа. Собаки побежали на звонок в дверь. Пожалуй, можно все-таки рискнуть и заглянуть в калитку. Мне надо сделать снимки для полиции. Я обуваюсь и с телефоном в руке бегу к забору во весь дух, чтобы не передумать. Ручка легко поворачивается. Богоси был прав, калитку оставили незапертой.
Мне открывается другой мир. Полосатый от недавних проходов косилки квадрат газона, потрясающе зеленый после тускло-бурых оттенков буша, алые цветы в каменном вазоне, пара тиковых пляжных лежаков, наклоненные под углом зонты. Гладь воды в овальном бассейне искрится в лучах солнца, но дом выглядит неприветливо, все окна закрыты и защищены решетками. По обе стороны от задней двери большие пустые конуры.
Держась у калитки, поближе к стене, я фотографирую все, что вижу. Дом, окна, газон. Где-то в доме хлопает дверь. Уже повернувшись, чтобы уйти, я замечаю четыре детские кроватки в тени у дорожки, огибающей дом сбоку. Значит, это еще один сиротский приют? Если так, то где все дети? Приютам полагается быть шумными, полными детворы и игрушек. Я ощущаю укол тревоги. Остались считаные минуты.
В первой кроватке спит на боку совсем крошечный малыш, ему от силы несколько месяцев, смуглый оттенок его щечек красиво контрастирует с белым фоном простыней. Ребенок во второй кроватке уже проснулся и следит своими карими глазами за игрой света и тени в ветках над его головой. Его открытая ладошка розовая, как внутренность раковины. В третьей кроватке девочка постарше, чем мальчики. В ее волосах розовые ленточки, загнутые ресницы лежат на щеках. Она спит, держа крошечный пальчик во рту. Я фотографирую каждого и, борясь с желанием скорее убежать, рискую заглянуть в четвертую кроватку.
Мое сердце екает. Мальчик в этой кроватке белый, он спит на животе. На долю секунды у меня перехватывает дыхание, но я сразу осознаю, что этот ребенок не может быть Сэмом. Слишком уж он взрослый и настолько большой, что лежит, согнув ноги и упираясь ступнями в спинку кроватки. Значит, в этот приют принимают и белых детей? Я делаю снимок. Щелчок будит ребенка, тот поворачивает голову и перекатывается на спину.
Мир перестает вращаться. Все краски тускнеют. Глухой стук поднимается откуда-то из глубин живота, подкатывает к груди и усиливается настолько, что едва не сбивает меня с ног. Поле моего зрения сужается. Все, что я могу теперь видеть, это пятно. Оно покрывает почти всю правую щеку мальчика, его края неровные, как границы стран на карте.
Еще не успев протянуть руки и бережно, но быстро достать Сэма из кроватки, я вижу, что он само совершенство, точно такой же, как прежде, и вместе с тем другой. Я прижимаю его к себе и вновь обретаю цельность. Легко приникаю щекой к его волосам, все еще золотистым, но уже густым и слегка потемневшим. Форма его головки такая же, какой была. Я крепко сжимаю Сэма в обьятьях. Это уже полуторагодовалый крепыш, а не младенец четырех месяцев от роду. Конечно, я понимала, что он вырастет, но не представляла, что так. В моем сердце он оставался прежним.
