Это вообще один из излюбленных его приемов – заставлять говорить не только лицо, но и руки, но пользовался он этим приемом раньше очень редко и робко. После портрета Лосевой этот прием будет повторяться очень часто и со все более возрастающим значением.
Подобные обвинения, хотя и высказанные с других позиций, раздавались и раньше – со стороны современников Серова. Художественный критик Борис Терновец обвиняет Серова в том, что он навязывал позы моделям, что они, эти позы, вымучены и неестественны. Как пример он приводит портрет С. В. Олсуфьевой, изображенной спиной к зрителю с «неестественным» положением рук.
Но вот много лет спустя был напечатан рассказ об истории создания этого портрета, записанный со слов самой Софьи Владимировны Олсуфьевой
[48].
«Характер у Валентина Александровича был очень неровный: то шутит, живо и остроумно разговаривает, то вдруг сидит бирюком, и не скажи ему ничего.
Юрию
[49], когда он заказывал портрет, очень хотелось, чтоб я была изображена в черном бархатном платье.
Серов пришел, посмотрел исподлобья, попросил переменить несколько раз позу и сказал, как отрезал:
– Вы не привыкли в бархате ходить. Надо другое платье.
А я правда не любила богатых платьев.
Выбрал он композицию совершенно случайно… Было светло, я сидела дома одна, в сереньком будничном платье, накинула на плечи теплый шарф. Неожиданно вошел Серов.
– Вот так и буду вас писать. Это лучшее, что можно выбрать.
И тут же стал делать наброски.
Пришел вскоре Юрий, и, пока они с Серовым беседовали, я подошла погреться к печке. Стояла, стояла, и вдруг Серов меня спрашивает:
– Ну а когда вы спину согреете, тогда что греть будете?
Подумав, что он смеется, я повернулась и положила руки на теплые изразцы.
Серов пересел, быстро стал делать наброски и, сколько мы с ним ни спорили, настоял на своем и выбрал эту позу.
Написал он меня за четыре сеанса, и нам с мужем портрет очень понравился. Вдруг приходит Серов (ему осталось доделать что-то в фоне), берет портрет и все счищает и стирает. Я была тогда дома одна и страшно испугалась. Но Серов так весело и энергично принялся за работу, что в два или три сеанса все было закончено заново, и портрет очень выиграл в цвете».
Замечательный рассказ! Здесь все: и зоркость Серова в определении характера человека и его поиски выражения характера, стремление к соответствию одежды этому характеру и внешности, его ни на минуту не ослабевающее внимание к модели, за которой он наблюдает, которую он не выпускает из виду, изучает беспрерывно, даже во время дружеской беседы, не имеющей к портрету никакого отношения, здесь и поиски той самой «волшебной ошибки», о которой со слов серовских моделей вспоминает Мейерхольд, и главное, здесь – из-за чего, собственно, и приведен этот рассказ – поиски характерной, запоминающейся позы и положения рук. Прочитав рассказ Олсуфьевой, никак уж не скажешь, что позы серовских моделей «вымученны», «навязаны», «не мотивированы», «карикатурны»… Напрашивается другое слово: «выисканы».
То же самое можно сказать о руках на портрете Дягилева, которые, как утверждает Терновец, «поражают какой-то нарочитой вывернутостью». Здесь опять придется сослаться на свидетельство современника. П. П. Перцов, человек, близкий к «Миру искусства», пишет: «Внешний облик Дягилева превосходно схвачен на незаконченном портрете, почти наброске Серова. На этом наброске передан и характерный жест руки, приподнятой и откинутой на уровне головы»
[50].
А вот о том же портрете слова художника С. П. Яремича, человека, тоже хорошо знавшего Дягилева. Он находит, что в портрете «свежесть непосредственного впечатления, естественность поворота головы, поразительное сходство и чудеснейшая свежесть красок».
Да и сам Терновец о портрете М. Горького пишет, что Серов изобразил его «в немного вычурной, но характерной для писателя позе».
Так что, очевидно, не следовало обвинять Серова в отказе от обычной серовской простоты и ясности – ведь нельзя же было писать портрет той же хотя бы Лосевой так, как писался портрет жены, или сестер, или кого-нибудь из Мамонтовых. В том и сила серовского искусства, что для каждой модели, каждого мотива у него находится какой-то единственный, необходимый именно на этот случай прием.
Ведь буквально в то же время, когда был написан портрет Лосевой, Серов пишет обаятельные портреты девочек Гучковых, Нины Хрущовой и изумительный именно по простоте, ясности и безмерному обаянию портрет Обнинской с ручным зайчиком. Все эти портреты написаны легко, изящно, они какие-то воздушные, прозрачные, озаренные теплым и мягким светом симпатии художника.
Портрет Обнинской Серов писал летом 1904 года в Белкине, старом родовом дворянском поместье, где писал также и «портрет» помещичьего дома и даже интерьер – мотив, для Серова необычный.
Он и решен необычно, не так, как десятки и сотни других интерьеров. Это интерьер с настроением.
Старые комнаты помещичьего дома. Пустота. Эхо. Трещины по штукатурке, старая мебель, старая картина на стене. Хозяева живут где-нибудь в Петербурге или в Москве, а то, может, в Париже. Сюда приезжают летом на месяц-другой; отсюда получают каждый год доход. От продажи хлеба, от продажи леса, от аренды земли…
Только управляющий проходит иногда по этим большим неуютным комнатам, не топленным зимой; звенят его ключи, и звон их и звук его шагов жутковатым эхом, эхом одиночества, запущенности, забытости отдается тогда по всему дому. И почему-то кажется, что дом этот заложен-перезаложен и будет продан за долги.
Этот интерьер мог бы быть замечательной декорацией к какой-нибудь пьесе Чехова или иллюстрацией к его рассказу или к рассказу Бунина, не к какой-то определенной пьесе или к определенному рассказу, а вообще к Чехову или к Бунину.
Там же, в Белкине, Серов много и плодотворно рисовал иллюстрации к басням Крылова – природа Малоярославецкого уезда, где находится Белкино, не меньше, чем домоткановская, располагала к этому занятию. Вот так и работал Серов, занимался одновременно разными мотивами, ставя перед собой разные задачи, тренируя себя на том, чтобы переключаться, если нужно, с одного мотива на другой, совершенно на него не похожий.
Действительно, в конце этого же года, вернувшись из Белкина, он пишет портрет Витте, портрет хоть и не выдающийся, но совершенно не похожий на все, что писал в то время Серов. Витте тоже «хозяин жизни», но он не похож ни на великих князей, пустых и надменных, ни на развлекающихся Юсуповых, таких же праздных, как и их предок, о котором писал Пушкин. Это царедворец, но не такой, как Победоносцев. У Победоносцева что-то от маньяка, Витте же лукав, он царедворец-труженик, умом, трудом, хитростью заработавший и графский титул, и чины, и высокое положение. И хоть портрет этот глубок, психологичен, но он довольно скучен, написан без страсти, видимо, главным образом ради денег… Ох, эти деньги!
