Досанов прижал Крюка, и тот признался, что порезал солдата. При этом не стал скрывать, кто помог ему избавиться от выкидушки.
Ленчик не стал запираться еще и потому, что давно, лет с шестнадцати, был агентом капитана. Ему и раньше многое сходило с рук, если он кого-нибудь сдавал. Поэтому он не сомневался, что Досанов и на этот раз замнет дело. Но капитан сказал: «Мало, Ленчик, нужна еще информация».
Тогда Крюк сообщил, кто совершил кражу в гороно. Правда, конкретных доказательств у него не было. Не было их и у милиции. Ребята не оставили никаких следов.
«Давай еще информацию», – требовал капитан. Он ловил кайф, когда одни преступники предавали других. И вообще славился своим умением вербовать агентуру в криминальной среде.
И тут произошло довольно громкое преступление. Кто-то подстрелил ночью Фурика, известного штопорилу. Досанов допросил его, но Фурик молчал. Тогда капитан насел на Крюка. И тот сдал ребят в третий раз.
Никто лучше Досанова не приводил пацанов в моральное состояние, благоприятное для допросов.
Он вызвал надзирателя и спросил:
– Ну как наши дела?
– Те двое уже в работе, – доложил надзиратель.
– Вы с этим, длинным, поаккуратней, – предупредил капитан.
Он не забывал, что соседка Корневых – судья Щукина.
В камере Андрей тихонько спросил Степаныча:
– А могут мусора подделать чистуху?
– Они что хочешь могут, – отозвался бухгалтер.
– А можно узнать, здесь мой кент или нет? – спросил Андрей.
– Легко. Подойди к решке и крикни. Но учти, тебя снова отправят в трюм.
«Лучше карцер, чем неизвестность», – подумал Андрей. Он подошел к оконцу и крикнул:
– Эй, Сорокин здесь? Геныч, если ты здесь, отзовись!
– Я тут! – неожиданно донесся голос Генки.
«Досанов соврал!» – с ликованием подумал Андрей.
– Во мне не сомневайся! – крикнул Генка.
Неожиданно Андрея окликнули из другой камеры:
– Корень, ты, что ли?
– Я.
– Ты знаешь, в какой хате сидишь?
Андрей озадаченно молчал. Крапива и бухгалтер напряженно смотрели на него.
– Соображай, с кем сидишь!
Голос был знакомый. Кажется, Звана.
А надзиратель уже был на пороге камеры.
– Тебя предупреждали, что переговариваться с другими камерами запрещено?
На этот раз щель карцера показалась Андрею не такой страшной. «Геныч здесь, а не дома. Досанов – понтярщик. Хрен ему на рыло. Ничего у него не выйдет. Геныч держится, а это главное. Потому что Мишаня не клюнет ни на какую уловку и не расколется, даже под пыткой. Надо продержаться трое суток, а потом Досанов никуда не денется, выпустит».
Но сказывались выпитые два стакана воды. Андрей прошел до самого конца карцера. Параши не было. Андрей позвал надзирателя. Тот сказал, что параша в ремонте, принесут не раньше чем через час. «Хотят, чтобы налил себе под ноги, опускают до уровня скотины», – подумал Андрей. Он перебирал ногами, как легкоатлет на тренировке.
Прошло еще часа полтора, прежде чем зэк принес парашу.
Вечером Андрею выдали пайку хлеба и тарелку какой-то баланды. Он не взял. Боялся очередной подлянки.
К утру, когда он едва держался на ногах, его перевели из карцера в камеру. Только это была какая-то другая камера. Не то что лечь – сесть было негде. И там в основном были малолетки. Андрей нашел место у стены и опустился на корточки. Ему смертельно хотелось спать.
Неожиданно послышалась какая-то возня и громкий шепот:
– Не бойся, один раз – не пидарас.
И сдавленный жалобный голос:
– Андрюха!
Андрей всмотрелся в полумрак. Лампочка светила тускло. Но он разглядел Мишку. Тот лежал, зажатый со всех сторон малолетками.
Андрей вскочил.
– Ты чего, Мишаня?
Мишка крикнул что-то невнятное, ему затыкали рот. Но он отчаянно сопротивлялся.
– Отпустите его! – заорал Андрей.
– Давайте обоих опустим! – послышался голос.
На Андрея набросились и повалили на дощатый настил. Кто-то ударил его ногой в пах. Боль была дикая. Андрей взвыл и скрючился. Его повалили и начали стаскивать брюки. Дикая злоба ударила ему в голову. Он сбросил с себя малолеток и пустил в ход ноги. У него были тренированные ноги. Малолетки крутились волчками. А он бил их ногами со всего маху.
По ту сторону двери было тихо. Никто не открывал глазок, не лязгал связкой ключей, не открывал камеру, чтобы прекратить это безобразие. Это только прибавило сил Андрею. Он просто взбесился. И теперь, когда ревела вся камера, надзиратели больше не могли делать вид, что ничего не слышат. Они открыли дверь.
– Опять нарушаешь, Корнев!
– Снова хочешь в карцер?
Андрей стоял у двери рядом с Мишкой.
– Или нас обоих отсюда уберете, или я не знаю, что мы с собой сделаем!
Надзиратель, у которого было больше лычек, помахал связкой длинных ключей.
– Мы вас, конечно, уберем, только в разные камеры. Не положено вам быть вместе.
– Мишаня, держись, – сказал другу Андрей, стараясь не выдать собственный страх. – Если что – кричи.
Мишка кивнул.
Андрея вернули в прежнюю камеру. Крапива и Степаныч соревновались в храпе. Андрей лег на пол и провалился в сон, похожий на глубокий обморок.
Утром он не взял у баландера пайку хлеба и кружку чая.
Часам к двенадцати ему неожиданно принесли батон хлеба, круг краковской колбасы, полкило рафинада и пять пачек сигарет.
– Из дома передали, – сказал надзиратель.
– Не надо, – отказался Андрей.
Надзиратель удивился.
– Голодовку объявляешь?
– Вроде того.
– Ха-ха! – заржал надзиратель. – Ты, заусенец, не в Америке. Тебя через жопу будут кормить.
Бухгалтер подтвердил:
– Есть у них такой метод. Закачивают жидкую пищу клизмой.
– Подумай, – предупредил надзиратель. И закрыл кормушку.
– Прессовали? – сочувственно спросил Степаныч.
Андрей молчал.
– Сутки продержался – дальше легче будет. Теперь родители знают, где ты, не дадут пропасть. Тебе восемнадцати еще нет?
Андрей кивнул.
– Если до прокурора дойдет, что прессовали, кому-то мало не покажется. Судить могут, – сказал Степаныч.
Перед обедом Андрея выдернули к Досанову. Капитан заметно нервничал, начал расспрашивать, что произошло ночью, будто не имел к этому никакого отношения.
