У Андрея внутри все оборвалось. Он предчувствовал, что дружба с Петром Палычем рано или поздно выйдет ему боком. Но не мог предположить, что это произойдет при таких обстоятельствах.
– Договаривай, – сказал Алмаз Жгучему.
– Корень жил в одной квартире с мусором, – объявил Жгучий.
Кто-то из блатных присвистнул, кто-то многозначительно кашлянул. Над столом повисло напряжение.
– Это он? – спросил Алмаз, глядя в глаза Андрею.
– Он, – сказал Андрей.
Все поняли, что Алмаз знает, о каком мусоре идет речь, и замерли, ожидая продолжения разговора.
– Интересно, – задумчиво произнес Алмаз. – А сейчас где живешь?
– Дома.
– А чего раньше не жилось?
– С отцом поругался.
– А сейчас как отношения?
– Пока трудно сказать.
– Майор в больнице?
Андрей кивнул.
– Как он?
– По-моему, лучше.
– Давай-ка вместе его проведаем, – предложил Алмаз.
Андрей пожал плечами: мол, как скажете.
Напряжение спало. Зван попросил присутствующих наполнить рюмки, поднялся и сказал:
– Братва, раньше я смотрел на мусора и думал: перегрызть бы тебе глотку. А теперь гляжу и прикидываю: за сколько тебя, легавого, можно купить? Это я к тому, что времена меняются. Нужно прямо сказать, в этом деле чехи нас опередили. Они показали, что купить можно кого хочешь. Вопрос только в цене вопроса. А если кого нельзя купить, то можно запугать. Страх сильнее жажды денег. Если кто согласен со мной, прошу за это выпить.
Сысоич заметил со смешком:
– Ты ж объявил в Слободке сухой закон.
– Объявил, – невозмутимо ответил Зван. – И наркоту запретил. Много на этой почве беспредела, ненужных напрягов с мусорами. Жизнь у нас и без того непростая, зачем лишние хлопоты? Но нам-то по случаю такой встречи нарушить можно?
Все смотрели на Алмаза, ждали его слова.
Алмаз сказал коротко:
– Расслабляемся.
С каждой минутой застолье становилось все более шумным. На ребят перестали обращать внимание. Теперь они могли поесть и потихоньку выяснить отношения.
Генка зашипел на Андрея:
– Ну ты, мля, даешь! У них были доказательства? Они приперли тебя к стенке? Они тебя пытали?
Андрей поморщился.
– Ты бы не сказал?
– Никогда в жизни!
– Тебе жалко денег? Да тьфу на них! – Андрей сплюнул.
– А мне не тьфу, – сказал Генка. – Как я теперь дерну из страны? Я снова нищий.
Мишка молчал, никак не показывая, на чьей он стороне. Потом поднял на Генку выпуклые глаза и горячо зашептал:
– Знаешь, Геныч, мне тоже жалко. Мы могли бы хорошо пожить. Но ты поставь себя на место Алмаза. Ты готовил операцию, а в последний момент кто-то уводит у тебя добычу из-под носа. Как бы ты поступил с Андрюхой, если бы тот не признался?
Генка молчал. Кажется, помаленьку втыкался.
– Если бы Андрюха не признался, его бы точно начали пытать, – продолжал Мишка. – И нас с тобой заодно. Я сейчас знаете о чем думаю? Милиция на ушах будет стоять, пока не найдет. Рано или поздно кто-нибудь с этими кольцами-браслетами спалится. Поэтому давайте договоримся, как будем себя вести, если нас снова возьмут за одно место.
– У мусоров нет против нас ничего. Ничего, понимаешь? – нервно проговорил Генка.
– Есть. На сумке и коробочках остались отпечатки наших пальцев, – сказал Мишка.
– Ничего там не осталось, – сказал Андрей. – Когда вы ушли, я все протер влажной тряпкой.
Мишка просиял.
– Ну, Андрюха, ты молоток. Тогда нам на все плевать.
– Да нет, не на все, – сказал Андрей. – Ты забыл про Жорика. Теперь я уверен: если бы не Жорик, Костик был бы жив. Это то, что мы знаем. А чего не знаем? Интересно, куда исчез стукачок.
Андрей хотел еще что-то сказать, но его отвлек Алмаз. Блатной дал знак, что пора ехать.
Джага в считанные минуты домчал их до больницы. Дежурила Катя. Андрей спросил, нет ли кого у Петра Палыча. Девушка сказала, что майор один, с недоумением посмотрела на Алмаза, но пропустила его без вопросов.
Петр Палыч сидел над шахматной доской, разбирал партию. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он даже не прекратил своего занятия.
– Никогда не знаешь, что принесет поздний вечер, – театрально произнес Алмаз, выглядывая в открытое окно и делая знак Джаге: мол, все в порядке. – Как здоровье, начальник?
– Не знаю даже, чем тебя порадовать, – буркнул майор, двигая фигурой.
– Не можешь и не надо, – бросил Алмаз. – Живи на здоровье. Думаешь, мне для тебя жизни жалко? Умирать надо только в крайнем случае.
– Ты, я смотрю, философом стал, – проворчал майор.
– Скорее, моралистом, – поправил Алмаз. – Можешь не верить, но во мне растет отвращение к пороку.
Майор усмехнулся.
– На фоне потребности в пороке?
Алмаз смерил его холодным взглядом.
– У меня никогда не было этой потребности. Ты это придумал. Для оправдания своей ненависти мы всегда что-нибудь надумываем.
Петр Палыч посмотрел на него как-то странно, будто узнавал заново, и ничего не сказал.
– Ну и что дает тебе эта игра в шашки с самим собой? – спросил Алмаз.
– Пытаюсь понять, что у тебя в голове, – ответил Петр Палыч, отвлекаясь от шахматной доски.
– Знаешь, – сказал Алмаз, опираясь на подоконник, – я ведь к тебе не ругаться пришел. Можем же мы хоть раз по-человечески поговорить.
Петр Палыч удивленно поднял брови.
– Мама дорогая! Что с тобой, Алмаз? Мусор, он ведь и на пенсии мусор. Как можно с ним по-человечески?
Алмаз пожал плечами:
– Не хочешь – я могу уйти.
– Зачем? Коли потянуло, давай поговорим, – сказал Петр Палыч, отодвигая от себя шахматную доску. – Я тебе, кажется, задал вопрос: над чем сейчас работает твоя криминальная мысль? Как сбыть золотишко и не залететь? Угадал?
Алмаз ядовито рассмеялся.
– Ну что за манеры, начальник? Ты ведь не на допросе. Почему ты уверен, что у меня в голове одни криминальные мысли? А может, на меня воспоминания нахлынули?
Майор хмыкнул.
– Знакомая песня. Я был чистый оголец, ангельская душа, нечаянно угодил в тюрьму, и проклятые тюремщики меня испортили.
Андрей стоял, прислонившись к стене, и пытался понять, что, собственно, происходит: для чего этот разговор и чем он может кончиться?
