Алмаз открыл пачку «Казбека», взял папиросу, угостил Андрея, подумал и протянул пачку майору. Тот покачал головой.
– Спасибо, у меня свои.
Он достал из кармана пижамы «Приму».
Алмаз прикурил папиросу, сделал затяжку и укоризненно произнес:
– Служил ты власти верой-правдой, и как же она тебя отблагодарила? Куришь копеечную отраву… – Вздохнув, продолжал: – А ведь у меня и правда душа была чистая. Помню, не мог воровать, даже когда из детдома сбежал, когда жрать было нечего. Ходил, просил хлеба. Где-то подавали, а где-то говорили: «Пусть тебе Сталин подаст». Как в воду глядели. Хороший закон придумал великий вождь: велел судить с двенадцати лет. Тогда-то мы с тобой и встретились.
– Мы встретились, когда тебе было четырнадцать лет, – поправил майор.
Алмаз прошелся по палате, припадая на левую ногу, и продолжал:
– Как сейчас вижу, пришел наш этап, а ты ходишь перед нами гоголем и вкручиваешь: мол, держите меня в курсе всех наших дел, в этом ваше исправление. Мы заржали, а ты скрипнул зубами и с того дня начал закручивать гаечки по самые гланды. За что только не били нас твои псы-активисты! За плохо пришитую пуговицу, за дырку в робе, за плохо начищенные сапоги, за курение в неположенном месте. Делали «московский телефон» – били ладонями сразу по обоим ушам. Видишь, каким ухом я к тебе все время стою? Другое не слышит. Хоть сейчас скажи, чего ты добивался? Чтобы мы твоих псов резали и получали новые сроки? Если так, то ты своего добился – раскрутил меня…
Алмаз стряхнул пепел и спросил:
– А через сколько лет мы снова встретились, помнишь? Через пять?
– Через четыре года, – уточнил Петр Палыч. – Ты был уже законником, карьеру сделал. И пришел на штрафняк «Чум».
– Точно, – согласился Алмаз. – Но и ты карьеру сделал. Ты был на «Чуме» главным кумом. Прямо с этапа по старому знакомству отправил меня в трюм. Хотел, чтобы я работал. А мне закон не позволял. И ты начал меня гнуть, морил голодом и холодом. Ты хоть помнишь, сколько меня гнул?
– Помню, что мало, – со смешком отозвался майор.
– Ты держал меня в трюме два года. Это был рекорд. Но так ничего и не добился. И выпустил на зону, решил другим вариантом взять. К тому времени ты придумал разложенческую работу. Слово-то какое! Помнишь, ты сказал мне при людях: «Что-то давно ко мне не заходишь, Алмаз, заглядывай, чайку попьем». Бить тебя было себе дороже, припаяли бы еще как минимум червонец. Поэтому я просто плюнул тебе в глаза. И ты еще два года морил меня в трюме. Думал, я там сдохну от тэбэцэ. Но я тебя обманул. Я сказал, что пойду в тайгу. И ты обрадовался. Ты думал, я возьму в руки топор. И я действительно взял. Только не для того, чтобы рубить лес и выполнять для тебя план. Я отрубил себе половину ступни, и меня определили в отряд для инвалидов. Так я выжил и даже освободился по звонку. Ведь ты не дал бы мне освободиться, ты бы что-нибудь придумал, правда?
Петр Палыч развел руками.
– А что делать? Это в Америке директор тюрьмы может продлить срок заключенному, если видит, что тот не исправился. А у нас такого закона, к сожалению, нет.
Алмаз поднял указательный палец.
– Скажу тебе как на духу: не сманивал я Вилена, не настраивал против тебя. Вот те крест, – Алмаз перекрестился, – не было этого. Вилен сам до всего дошел. Даже твой сын понял, что ты вытворял с людьми. А то, что со мной уехал, когда у меня срок кончился… Ему просто надо было за кого-то зацепиться. Он видел, что со мной не пропадет. Я спас его от тебя. И тебя – от него. А ты меня грохнуть хочешь.
Петр Палыч процедил:
– А скольких ты приговорил? Наверно, со счета сбился. А скольких молодых ребят по твоему слову опустили? Кто вообще придумал это опускание? Ты!
Алмаз отцедил в ответ:
– Ты вербовал себе агентов. Я их вычислял. Это было не так уж трудно. Ты выдавал им премиальные: чай, теофедрин, анашу. Даже поощряя своих псов, ты нарушал закон. Ты вообще с годами переставал понимать, что такое низость.
– А ты появляешься в жизни пацанов, кому не повезло с отцами, как черт из табакерки, – парировал майор.
Алмаз скорчил презрительную гримасу.
– Да ладно тебе. Я разговариваю с пацанами по-простому, ничего из себя не корчу, учу правильно жить. И ничего не навязываю. Если Корень скажет мне, что у него другой путь, я ему отвечу: бог тебе навстречу. И больше он меня не увидит.
– Врешь, – тихо сказал Петр Палыч. – Но пацана оставь в покое, или я тебя точно грохну.
Алмаз смерил майора холодным взглядом.
– Нечем тебе грохать.
Алмаз направился к дверям. У порога обернулся и вопросительно посмотрел на Андрея: мол, ты со мной или остаешься? На лице майора был написан тот же немой вопрос.
– Поправляйтесь, Петр Палыч, – сказал Андрей.
– Может, на прощанье партийку? – спросил майор.
Андрей взглянул на Алмаза. Тот благодушно усмехнулся.
Расставили фигуры, разыграли цвета, Андрею достались черные, пустили часы. Петр Палыч даже не закурил. Не хотел отвлекаться, терять на затяжках доли секунд. Но и Андрей собрался в кулак. Он тоже никак не мог проиграть.
Алмаз наблюдал с интересом, не проронив ни слова. Спустя десять минут все было кончено. Петр Палыч остановил часы. На доске был мат. Мат белым.
Алмаз рассмеялся.
– Что-то тебе, начальник, последнее время не везет. А у меня наоборот – пруха. Ха-ха!
Катя проводила их до дверей.
– Это она? – спросил Алмаз, когда вышли во двор.
– Она, – сказал Андрей.
– Жаль, не тому досталась. Это надо исправить. Что ей больше всего надо?
Андрей ответил после короткого раздумья:
– Она хотела поступить в медицинский в Семипалатинске.
– Что-то помешало?
– Недобрала один балл.
– Странно, – сказал Алмаз. – Если медсестрой работает, значит, закончила медучилище. Таких в первую очередь принимают. Ладно, Витька Крюгер разберется, семипалатинский смотрящий. Поможет ей, как немец немке. Но тогда она уедет. Тебе это надо?
Андрей пожал плечами.
– Пусть едет.
– Она будет жить в другом городе, Андрей.
– Пусть живет.
– Вообще-то ей должен был Адам помочь, – сказал Алмаз. – Он кого хочешь купит. Но ему, как видно, надо, чтобы она здесь жила, а не где-то. Так, Андрей? Я буду звать тебя не Корнем, а по имени, Андреем. Ты не против?
– Зовите, – равнодушно отозвался Андрей.
Алмаз поморщился.
– Опять выкаешь. Ну что, на брудершафт с тобой пить, что ли?
– А почему у вас все на «ты»? – спросил Андрей.
