Ставская приодела Вальку во все свое и строго предупредила:
– Не вздумай меня при людях начальницей называть.
– А как же тогда? – вытаращилась Брысина. – Отрядницей?
– Тамарой Борисовной. И не вздумай пить на поминках. Если что не так, уволят меня в момент. А мне нужно дочь ставить на ноги.
Валька ничего не ответила.
Другие начальницы отрядов подходили к Ставской, выражали сочувствие и ужасались перспективе: неужели и им придется вот так ездить, если вдруг у их пантер кто-нибудь помрет?
На другой день банк выдал деньги только к обеду. Но неприятности продолжались. В аэропорту выяснилось, что все забронированные билеты до Нижнего Новгорода только что проданы.
– Есть же у вас места для стюардесс. Начальница сядет, а я на полу посижу, – сказала Валька.
Кассирша покрутила пальцем у виска.
– Ты что мне, сучка, крутишь? – взвилась Валька. – Ты обязана нас посадить: мы по телеграмме!
Кассирша заорала в ответ:
– Телеграмма не заверена ни врачом, ни местной администрацией. А ну, мотай отсюда, хулиганка!
– Я не хулиганка, я убийца, – мрачно процедила Валька. – А ну, выйди сюда, коряга, я тебе устрою драму.
Тамара Борисовна оттащила ее от кассы. Пошли к начальнику аэровокзала. Тот вошел в положение. Распорядился посадить на служебные места.
От Нижнего Новгорода доехали до Владимира без проблем, на рейсовом автобусе. А от Владимира до деревни добирались на такси. Валька через слово называла Ставскую начальницей и сыпала жаргоном. Таксист таращил глаза: никак не врубался, кого везет. Разразился ливень, дорогу развезло. Старенькая «Волга» засела в грязи. Выручил нечаянно проезжавший тракторист.
Приехали в деревню поздно вечером. На похороны, конечно, опоздали, а поминки к тому времени уже превратились в обычную пьянку. Песню пели подходящую.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит…
Увидев в дверях избы Вальку, родня оборвала песню.
– Совсем отпустили? – выкрикнула тетка Варвара, грузная женщина с потным лицом и складчатым подбородком.
– Совсем, – отрезала Валька. – А ты, небось, думала, что все теперь твое?
Тетка обняла ее:
– Господь с тобой. Мы только что говорили: заколотим окна, и пусть изба тебя дожидается.
Валька резко отстранилась:
– По-моему, вы только что песни распевали. Рано обрадовались.
Варвара возмутилась:
– Ты что выступаешь, как хрен на деревне? Психи тут будет устраивать. Села бы сначала, выпила за упокой души матери. Сколько горя ты ей на шею навешала!
Вальке страсть как хотелось выпить. Она с надеждой посмотрела на начальницу. Но та всем видом своим показывала непреклонность.
– Так она с надзоркой приехала! – догадался Варварин муж, сам не раз мотавший срок за мелкие кражи и хулиганство.
Валька треснула его по затылку.
– Выбирай выражения! Это моя воспитка, понял?
– Закрой рот! – шикнула на мужа Варвара и засуетилась, накладывая в тарелки кутью и блины. – Садитесь, гости дорогие. Ну, ничего, что опоздали. Завтра с утра на могилку сходим. Попрощаетесь с новопреставленной нашей.
Вальке кусок в горло не лез. Тамара Борисовна тоже не могла есть. В избе было душно, пахло луком, селедкой и самогоном. И вообще неловко было в таких гостях.
Родственники снова затянули песню. А Варварин муж подсел к Ставской и начал расспрашивать об особенностях женской зоны. Кого там больше сидит, убийц или воровок. Узнав, что все-таки воровок, отреагировал философски:
– Сколько ни воруй, все равно своего не вернешь.
Варвара послушала эту дискуссию и велела мужу стелить для гостей.
Муж прокряхтел:
– Эх, и любишь ты покомандовать, Варька. Хлебом тебя не корми, только бы еблом пощелкать.
Валька начала раздаривать родне мамкино добро: платки, кофты, шали. Вышли потом в огород. Там царил осенний беспорядок. Больная мать не успела прибрать ботву.
В единственную постель пришлось ложиться вместе. Обе чувствовали неловкость, и долго не могли уснуть.
– Вы, начальница, дело-то мое читали? – спросила арестантка.
– Это моя обязанность, – отозвалась Ставская.
– Представляю, какое у вас мнение. Садистка, да?
Брысина рассказывала под храп гостей:
– Отчим, папа Саша, начал приставать, когда мне еще девяти лет не было. И каждый раз лез не просто так, а с ножиком. Я ему еще тогда сказала, что это ему даром не пройдет. Щупал в основном. А я лежала, как деревянная и думала: ну, погоди, тварь, ну, погоди!
– Мать-то куда смотрела? – спросила Ставская.
Валька тяжко вздохнула. Неловко говорить о матери плохое. Некрасивая, тихая и безответная женщина, мать рада была, что хоть такому уроду нужна, как Саша, лентяй и пьянчуга. Мать была телятницей и дояркой. Спозаранку – на ферме. Вечером – снова на ферму. А она, Валька, считай, целый день дома, наедине с папой Сашей, с его липкими руками и смрадным запахом изо рта.
– Сначала не говорила мамке, боялась. Отчим ведь не только меня, он и мамку грозился зарезать, если всплывет это безобразие. Потом она сама догадалась. Но у нее тоже страх был. И потом мы ведь все пили. Меня рано приучили к стакану. И пила я по-взрослому. Стала ограничивать себя, только когда Толик, жених мой, из армии пришел. Мне еще восемнадцати не было. Но мы решили свадьбу сыграть. Уже все было наготовлено…
Валька запнулась и надолго замолчала. Слышно было только, как сглатывала слезы. Заново переживала, как все было в тот вечер. Папа Саша с Толиком закололи кабанчика, мать пожарила потрошков …
– Выпили и отчим вдруг начал открывать Толику глаза на меня. Мол, я такая сякая, мол, пока он служил, я полдеревни обслужила. Плел, короче, что попало. Подрались они, и Толик ушел. А отчим стал приставать ко мне прямо при мамке. Повалил меня, начал все на мне рвать, порезал ножиком грудь. И тут я просто осатанела. Схватила полено и – по башке ему. Потом еще, еще…Потом отрезала ему причиндалы и говорила с ним, как с живым: «Ты хотел меня поиметь? Все! Больше не сможешь!» Потом врачи сказали, что у меня было временное помешательство.
– А что с Толиком? – спросила воспитательница.
– А он, после того, как меня посадили, за хулиганку загремел. На суде попросил, чтобы ему дали, как и мне, пять лет. Чтобы в одно время освободиться. А прокурор просил для него три года, – Валька помолчала и добавила осторожно. – Начальница, Тамара Борисовна, а давайте заедем к Толику в колонию. Это по пути.
