Цепной пес, преданный хозяйке…
И сразу же же всплыли, словно кадры старой киноленты, и образ уродца, вечно крутящегося под ногами у Иды, и наш междусобойчик с Мисс Практиканткой в туалете, и обида моей несравненной любимой женщины, и то, как я мою в раковине руки спиртным…
И уже нафантазированное мной, разорванное на куски тело, словно его растащила на части какая-то бешеная псина…
В глазах стояла тьма, а сердце вдруг дало сбой.
И я все-таки грохнулся в обморок…
11
Я очнулся в карете скорой помощи. В ней так трясло и разматывало из стороны в сторону подвесные носилки, что могло и мертвого привести в сознание. Меня уж точно включило. Я бы еще блеванул для убедительности, но узрел рядом сидящую супругу. Она умывалась слезами, держала меня за руку и , кажется, молилась.
– Что случилось? – восстал я из мертвых и просипел страшным голосом в точности, как того требовал антураж и сложившаяся ситуация.
Супруга вздрогнула и еще пуще залилась слезами, кинулась обнимать меня и целовать в небритые щеки. Но выплескивать на меня за все годы неизлитую свою нежность не позволил медбрат. Он аккуратно, но настойчиво ее отодвинул и начал ощупывать меня, слушать пульс и измерять давление.
Я повторил свой вопрос, не вполне понимая, что происходит.
– Ты потерял сознание. Врач говорит, была остановка сердца…
– А что произошло такого, что я попытался сдохнуть? – хохмил и хорохорился я, лишь бы не смотреть на зареванную жену.
– Я не знаю. Мы поругались, ты ушел в туалет…
В глазах снова потемнело, я конечно же вспомнил и газету, и статью об иссушающих тварях, и о моей прекрасной Иде и ее друзьях…
Это были последние воспоминания в моей голове с открытыми глазами, а потом меня снова накрыла тьма.
Тьма мотала меня, разговаривала чужими голосами, изредка покалывала в конечности и болезненно месила мое тело. Я не понимал, сплю я или уже умер. Тянулись эшелоны с обрывками воспоминаний и тут же сгорали во всполохах красных огней. В какой-то момент мне надоело мотаться, словно мотылю в проруби, и я стал цепляться за каждый образ. Казалось, что если я не стану этого делать, то окончательно сойду с ума.
Вот я пацаном несусь с горы на новеньком, полчаса как подаренном велике и скатываюсь с узкой тропинки, лечу в обрыв вместе с моим великолепным железным конем, но в последний момент умудряюсь схватиться за куст. Потом висну на нем еще около часа, пока мои крики наконец-то не услышал случайный прохожий. Трясусь, реву и боюсь идти домой – отец прибьет за потерянный велосипед. Но все же иду. И к своему изумлению, не получаю наказания совсем. Зато хорошо помню крепкие объятия отца и слезы счастья матери, узнавшей о случившемся.
Тогда я не понимал, чего они? Где ремень и почему меня тискают, как девчонку. Понял потом, когда обрабатывал одеколоном разодранные коленки сына и тихонечко дул, чтобы не было так больно. Он ревел, и его маленькая боль отдавалась во мне тысячекратно.
Вот выпускной и мы с мамой на могиле отца. Я хвалюсь ему красным дипломом и даю слово, что поступлю на юридический, как он хотел.
Вот вечеринка в честь первых сданных зачетов, мы тусим в каком-то огромном особняке, я иду в туалет и застаю там блюющую девчонку. Помогаю ей умыться, несу на руках ее в ближайшую спальню, чтобы уложить Мисс Напилась-в-первый-раз спать. Но она вдруг вешается на шею и начинает целовать. Я тоже немного пьян и сначала пытаюсь вроде как сопротивляться, но потом думаю, а что я теряюсь? Все бывает в первый раз…
Вот снова она, зареванная, показывает мне тонкую бумажную полоску с двумя красными линиями и что-то бормочет, что ее отец убьёт нас обоих. И я, как истинный джентльмен, предлагаю расписаться в соседней мэрии. Мы совершеннолетние, нам никто не указ.
Вот снова она, стоит и плачет, потому что из-за приближающихся родов не успевает подготовиться к экзаменам. Ужасно тупит и ничего не может запомнить. Я ей клянусь и уверяю, что все будет хорошо, что я заработаю и смогу обеспечить и ее, и сына, а она как-то брезгливо отмахивается и ухмыляется так, что я эту ее ухмылку буду помнить потом всю жизнь. И видеть ее через каждую фальшивую улыбку жены.
Вот снова я, в свой первый рабочий день в ведомстве. Голова, распухшая от количества посетителей, от бумаг, от ора начальника, от духоты в пыльном маленьком кабинете. И снова я, получающий в кассе свою первую зарплату за вычетом профсоюзных, штрафов за опоздание и неофициальных сборов для голодающих детей малоразвитых стран.
Вот моя первая рабочая ночь грузчиком на складе, я разгружаю ящики с водкой. Боюсь споткнуться от усталости, молюсь, чтобы успеть выгрузить до утра и снова не опоздать на работу, и не нарваться на штраф.
Вот наш первый маленький домик, взятый в кредит. Там всего две комнаты и крохотная кухня, и нам втроем конечно же ужасно тесно. Потом, пока мы будем на работе, а маленький сын с няней на прогулке, дом сгорит от короткого замыкания. Я еще долго буду ходить и разбирать завалы, вытаскивая покореженные огнем металлические вещи. И тихо плакать, умывая слезами перепачканные сажей руки.
Меня снова перебрасывает на пожарище. Я наступаю на россыпь разбитых стекол, и они противно хрустят под подошвой. Горло дерет удушливый запах гари, стены покрыты толстым слоем сажи. Но это не мой старый дом. Там были окна и после пожара через них проникал солнечный свет… Но ведь я только что наступал на стекла, разве что они не от окон…
Узкий коридор и большая, просто огромная комната, обгоревшая мебель, диваны, пространство до боли знакомого помещения разрезает луч карманного фонарика.
– Мистер, вам нельзя здесь находиться, пройдите, пожалуйста, на свежий воздух.
Я оборачиваюсь на голос полицейского и снова в недоумении осматриваю пожарище.
– Что здесь произошло, скажите…
– Пожар, Мистер… Четыре трупа, их увезли на опознание… Вам лучше выйти на улицу, здесь небезопасно, могут быть разрушения, я не ручаюсь за второй этаж…
Я смотрю на уходящую вверх, на второй этаж, винтовую лестницу, на луч фонаря, прорезающего тьму в длинном, как глотка дракона, коридоре, на обгоревшие стены и остовы мебели. Осознание заполняет меня медленно, словно ядовитый алкоголь, отравляет сначала кровь, потом туманит разум и подкатывает невыносимой горечью к горлу…
И все-таки кричу, разрывая эту мертвую тишину …
"Ида…"
12
А очнулся я оттого, что меня не по-детски рвало. Переполошенные медсестры бегали вокруг меня с тазиками, тряпками, шприцами и еще какими-то прибамбасами. Черт их знает, что со мной делали, пока я был в отключке.
Когда я немного смог отдышаться, и мне дали теплой воды, чтобы смочить горло, пришел доктор и стал расспрашивать о моем самочувствии.
Я нагло послал его к одной преизвестной бабушке и заявил, что мне срочно нужно покинуть сие увеселительное (до коликов в животе) заведение. Мою попытку бунтовать пресекли уколом успокоительного. Меня выключило, правда, сны уже больше не снились.
