Проснулся только к вечеру, но для меня и так свет померк. Я прекрасно помнил свое видение там, за гранью. Конечно, оставалась надежда, что это просто галлюциногенные видения предсмертного состояния, но душа болела, а я ей верил больше, чем кому бы то ни было.
Дверь тихонько отворилась, и в палату вошла моя потрепанная жена и зареванный сын. Они были явно напуганы случившемся и неожиданно для меня расстроены. Возможно, оценили количество неоплаченных счетов, которые им предстоит погасить в случае моей смерти? Хотя я точно знаю, Мистер Тесть их обязательно спасет из любой задницы.
Сын крепко сжал мою руку и улыбнулся.
– Па, ты меня напугал. Не делай так больше.
На улыбку я ответил, сказать правда не знал что. Что в таких случаях положено? Обещать, что буду жить и наслаждаться каждым отпущенным для меня днем?
Это наглое вранье. А я привык говорить только правду Рубика.
Я посмотрел на жену. Она теребила сумочку и смотрела под ноги.
– Прости, – провинилась она, – я не должна была говорить тебе столько гадостей.
– Да пожалуй, в этот раз было больше чем обычно.
Она тут же вскинула на меня свой взгляд и опалила вспыхнувшей, словно порох, злостью.
– Ну вот, вижу, все в порядке, – дополняю я. – А то я уж думал, что ты решила остаться.
Улыбаюсь, криво. И шучу по-дурацки, но она принимает подачу. Принимает игру. Принимает сквозящие между слов извинения, что напугал.
– Что-то сделать для тебя? Может что-нибудь принести?
Я киваю, немного обдумываю и прошу:
– Принеси ту газету, с которой я был в туалете.
– Но… Там не было никакой газеты…
– Да? Может врачи сперли? Да она вашего издания, принеси просто такой же номер, пожалуйста.
Она кивает.
– Хорошо, без проблем. Какой это был выпуск?
– Двадцать седьмой. Там на шестой, литературной странице рассказ вашего нового автора-фэнтезятника об иссушающих тварях.
– Прости, но такого выпуска не может быть в принципе… Сейчас только сентябрь, а в году вообще всего двадцать шесть выходов газеты… по две в месяц, ровно через неделю… ты уверен, что это была наша газета?
Я нелепо улыбаюсь и пожимаю плечами. Хотя я, конечно же, абсолютно уверен. И не только я, сын прекрасно понимает, о чем я молчу. Он тоже держал в руках эту чертову газету. Только его недоуменный взгляд дает мне понять, что я еще не окончательно сошел с ума.
Тогда я прошу, чтобы супруга позвонила Мистеру Сыщику и попросила его срочно навестить меня. Ну и принесла апельсинов. Больным ведь положено есть апельсины? И печенье в пачке…
Мои единственные, оставшиеся самые дорогие люди через несколько минут уходят, и на меня накатывает абсолютное безразличие. Тишина становится бальзамом, отсутствие красок в белоснежной палате радует глаз.
Все это сродни безжизненной заледеневшей пустыне в моей душе. Дотронься – и погибнешь от боли.
Последняя ниточка надежды оборвалась вечером.
Пришел Мистер Сыщик и с порога заявил:
– Ты напугал меня, брат.
– На себя посмотри… Краше в гроб кладут.
– Это временно, – отмахнулся он. – Хорошо, что ты здесь, иначе бы утащили на допрос, а там творится такое…
– Что-то прояснилось? – осторожно спросил я, боясь на самом деле услышать правду.
– Да, кое-что… И не без твоей помощи! Этого Мистера, которого ты видел в баре, задержали. В трех из пяти случаев его видели свидетели рядом с местом убийств. Но, главное, что после задержания сразу же совершили обыск в его владениях и нашли незаконную лабораторию. Там он якобы изготавливал омолаживающие средства для своей будущей клиники. Но ты же знаешь, у нас с этим все строго, все должно быть сначала сдано на экспертизу, да и лицензии на проведение опытов у него не было…
– При таких деньжищах? – не поверил я.
– Вот это и показалось странным. В любом случае столичным плевать на то, какая он шишка, теперь сидит за решёткой и пишет обвинительные жалобы в наш адрес. Но это неважно. Ребята знают свою работу и уже зацепились за него. Не думаю, что его отпустят.
– Ты был в том баре? – задаю я главный вопрос. – Когда он сгорел?
– Кто сгорел? Никаких баров за последнюю неделю не сгорало. Привиделось?
Я кивнул, чувствуя, как от переполняющей радости трепыхается мое сердце. А Мистер Сыщик, так и не дождавшись от меня внятного ответа, задал страшный вопрос:
– Я, кстати, был по тому адресу, который ты мне продиктовал. Странные у тебя шуточки. Там в округе пяти кварталов нет ни одного бара. Тем более о "Тройке" в городе вообще никто не слышал. Ты точно ничего не хочешь мне рассказать, друг? Или тебе так хочется скрыть от меня свою красотку, чтобы я у тебя ее не отбил?
Его слова с трудом доходили до моего сознания. Я неожиданно потерял дар речи, замотал головой и сжал в кулаки трясущиеся руки.
Я не верил.
Что, черт подери, он такое молотит?
– Эй, ты чего? С тобой все в порядке? Может, врача?
– Нет, – прохрипел я сквозь подкативший к глотке ком. – Помоги мне… пожалуйста, умоляю… Отвези сейчас меня туда. Именно по этому адресу… Который я тебе сказал…
– Но…
– Пожалуйста, я прошу… Сейчас. Это важно для меня…
– Хорошо, брат. Хорошо, ты только успокойся.
Он прижал руку к моему плечу и крепко сжал, оказывая поддержку. Я верил в то, что он сможет помочь и вытащит меня из этой богадельни. Мне нужно было только увидеть эту дверь, посмотреть на эту крысиную нору в переулке и убедиться, что там действительно не было никакого пожара. Просто убедиться, что не было пожара…
Через сорок минут меня нарядили в теплый махровый халат, выделили вязаную шапочку и шерстяные носки. Я втиснул ноги в тапки большущего размера и, понурив голову, пошел за своим наказанием.
Я не знал, что меня там ждет. Я боялся увидеть последствия страшного пожара. Но я даже предположить не мог, что увижу совершенно иное…
Мы тряслись в черной, натертой до блеска, служебной машине Мистера Сыщика. Я смотрел на мелькающие за окном улочки и все думал о том, стоит ли рассказывать о странной газете и фантастической истории об иссушающих тварях. Но если даже друг мне и поверит, то это вовсе не значит, что остальные проникнутся этой историей. И всем, конечно, нужно живое, реально существующее тело, которое будет за все отвечать в суде. А я буду безгранично рад, если этим телом окажется Мистер Экс-супруг. В этом я видел хоть какое-то торжество справедливости.
Мне не хотелось считать всех тех, с кем я познакомился в баре, убийцами. Я не хотел даже думать о том, что моя любимая женщина могла быть какой-то бездушной тварью. И тем более убивать…
