Но тем не менее я готов был ей простить даже это, лишь бы она оказалась жива!
Вскоре мы пересекли железный мост и въехали в знакомый мне квартал, куда однажды меня привел арест одного местного бедолаги-художника. Мы подъехали к его дому – я так сам попросил.
Мне хотелось проделать тот же путь, что и в первый раз. Заглянуть за угол и увидеть старенькую вывеску с нелепым названием "Тройка"
Я вышел из машины, подав знак другу, чтобы тот остался.
Мне не нужны были свидетели моего горя. Или краха надежд. Или безумия.
Я обогнул разлившиеся черные лужи и практически по клумбам дошел до угла дома, а потом свернул в маленький узкий проулок, заранее приготовившись к страшной картине.
Но остановился, не веря своим глазам. Проулок был сквозным, а не тупиковым, в нем я не увидел ни вывески, ни двери…
Не веря своим глазам, я кинулся к стене, к тому самому месту, где я каждый вечер спускался в глотку дракона…
Но там была стена. Только вот не из новых кирпичиков, а из старых, местами позеленевших, местами затянутых сизым лишайником. Я ощупывал каждый шов, кожей ощущая не только их прочность, но и впитавшееся в камень время. Кладка была монолитной со всей общей стеной, и даже нелепая надежда на то, что вход совсем недавно кто-то замуровал, рассыпалась вдребезги.
Мне кажется я там и умер. От осознания, что я больше никогда не смогу попасть в этот странный потерянный бар, что больше не увижу мою сладкую девочку Иду.
Я осел на холодную землю, сжал кулаки и завыл, как раненый зверь. Это был конец. Конец всему – моей любви, моим надеждам, моему сладкому безумию.
Эпилог.
В мою комнату впорхнула Миссис Доброе-дело. Она притащила завтрак из двенадцати разноцветных пилюль, половины стакана воды, несносно пахнущей хлоркой, и трех кубиков прозрачного лекарства в шприце.
Это была моя ежедневная, утренняя доза.
И моя постоянная сиделка.
Хоспис, находящийся за пределами нашего города, спасал меня от постоянных посещений сына и бывшей жены. Ей-то и вовсе ни к чему с животом таскаться в это убогое место и лишний раз расстраиваться. А Мистер Сыщик пошел на повышение и укатил в столицу, в знак нашей многолетней дружбы оплатив работу этой вот куклы, пичкающей меня таблетками по утрам. Миссис Доброе-дело была ненавязчива и вполне вежлива, так что за последние восемь месяцев я привык к ней. Поэтому сегодня ей искренне сказал, что был рад знакомству и пожалел о том, что срок ее договора окончен.
Я, конечно, не настолько беспомощен, чтобы страшиться оставаться без сиделки. Могу ходить и в столовую, и на пост за лекарствами. И даже иногда выхожу на веранду, чтобы посмотреть, как вороны стряхивают с огромных еловых лап задержавшийся мокрый снег.
Возможно, мой друг надеялся, что я отвлекусь на ее молоденькое тело и вернусь к обыденной жизни. Но я не захотел отвлекаться. Да и не вернусь я больше в этот бездушный город. Там погибло мое сердце, сгорели в адском пламени моя душа и мечты. Зачем мне туда? К кому?
Я выпил пилюли, демонстративно попыхтел от боли и страха, пока мне ставили укол. Поворчал, что туалет расположен слишком далеко от кровати. Дошел до окна и, открыв форточку, прикурил самокрутку. Курить запрещено сигареты. Самокрутки в правилах не указаны.
Мои дни протекали однообразно и уныло. Но я их разбавлял воспоминаниями о моей сладкой Иде. Я представлял ее умопомрачительные ножки в дьявольски-красных туфлях и то, как она прижимала длиннющим каблуком мою кисть к белоснежным клавишам рояля. А затем, глядя в глаза, томно облизывала свои пухлые губы. Потом мы шли наверх и творили невообразимое… Я до сих пор ощущал ее запах и вкус бархатной кожи. Помнил ее чуть хрипловатый голос.
Мне, честно, было абсолютно плевать на моральную сторону всего произошедшего. Я не брался судить ее страшную суть, не навешивал на нее вину за содеянное. Я просто невыносимо тосковал по моей девочке. Так сильно, что остальной мир померк без нее.
И пусть даже вся эта история была невероятной и странной, я точно знал, что все происходило на самом деле. И бережно хранил свои воспоминания, прижимаясь губами к маленькому шраму на правой руке…
После обеда, пока все спят, я, как и всегда, вышел на веранду. Теперь уже весна добавила в белое марево за окном своих аляпистых красок. Мне казалось, я и через стекло чувствую аромат треснувшей от тепла коры и пропитанный солнцем воздух.
Все было так же, как и всегда. Я прошел сначала к старенькому рыжему пианино, провел по расстроенным клавишам рукой, затем взял с полки потрепанный сборник политических анекдотов и, завернув ноги в плед, уселся в кресло. Не то, чтобы я хотел почитать или мне хотелось пялиться на унылый вид за окном. Просто здесь мне легче дышалось.
Я откинул голову и закрыл глаза. Представил, что теперь я не здесь, а нахожусь все в том же баре, играю и жду, когда придет моя Ида.
Когда я услышал ее шаги, то сначала не даже поверил.
Возможно это просто очередной наркотический бред от той кучи лекарств, что я съедаю за завтраком?
Я боялся открыть глаза, боялся снова разочароваться.
Но сердце стучало, как заполошное. Этот звук её тихой поступи я не спутаю никогда и ни с чем…
Ее теплые нежные руки легли мне на плечи, вызвав нервную дрожь. Я вдыхал раскалившийся за минуту воздух, но чувствовал только ее аромат.
Я не сдержался.
Я начал плакать.
Я боялся снова поверить, что это не мираж, не сумасшествие, что она действительно существует.
Ида, сначала провела рукой по моим волосам, а затем прикоснулась губами к щеке и, стерев ими мою слабость, прижалась лбом к плечу.
А затем прошептала:
– Я вернулась…
