– Там живёт белая пионерка, – говорю.
Нет, я не буду им признаваться, что ещё пару лет назад сама лазила с ребятами на эту старую территорию. Там правда жутковато, но здорово. Стены разрушенных корпусов изнутри расписаны посланиями из прошлого, типа «Васька дурак». Мы находили там всякую ерунду вроде разноцветных стеклянных шариков, советских игрушек и даже чей-то старый чемодан, огромный, целиком поместиться можно, и облезлый, как линяющий бегемот.
А снаружи на каждом шагу – обломки питьевых фонтанчиков, ошмётки статуй пионеров с торчащими арматуринами там, где когда-то были руки-ноги-головы. Они ещё на постаментах, эти статуи, рассыпаются, но стоят. Мы пугали ими младших.
По лагерю тогда ходили легенды о белой пионерке, которая приходит по ночам и закалывает всех своей арматуриной, торчащей на месте отколовшейся руки… А мы бегали на эту пионерку смотреть днём и просили её, чтобы заколола кого-нибудь из самых вредных вожатых.
…А теперь вредная вожатая – это я. Хотелось разреветься от безнадёги и нахлынувших воспоминаний, но тут завопил Влад!
Он взвыл, как будто его укусили, откинул одеяло и уставился на какой-то комок грязи у себя в ногах.
Заржал Лёлик, заржали Лысый и Паша, девчонки повскакали с кроватей посмотреть, что там такое…
– Ну-ка тихо! Что там у тебя? – Я шагнула в сторону Влада – и увидела у него на постели лягушку.
Она ещё чуть шевелилась, но вид имела тряпичный и даже не пыталась ускакать.
– А чего она не упрыгивает? – спросил Лёлик.
– Ей тут нравится! – засмеялся Лысый.
– Тихо! – говорю. – Владик, ты ведь не сам её туда положил?
– Сам!
– Сам! – наперебой завопили Лёлик и компания. Всё-таки они ещё не умеют врать.
– А почему ты так думаешь? – Я уставилась на Лёлика суровым взглядом новоиспечённой воспиталки. На секунду даже это помогло: он отвёл глаза, видимо поняв, что сморозил что-то не то… Но только на секунду:
– Владик вам подтвердит, что взял лягушку в постель сам – правда, Владик? – Лёлик смотрел прямо на меня этим специальным взглядом из сериалов про бандитов: «Я знаю, что ты знаешь, что это я, а попробуй докажи! А докажешь – что ты мне сделаешь?»
…А самое обидное, что все смеялись, и Владик кивал, вот что. Кивал, наматывая сопли на кулак, протягивая мне безжизненную серую тряпку – обсохшую лягушку. Ей же всё время надо смачивать кожу, иначе… А Лысый, Паша и ещё один дружок Лёлика, Коля, орали: «Владик сам, он сам!» И Владик кивал, хрюкая и глотая сопли, им было всего семь, этим мальчишкам, а они уже понимали, что спорить с Лёликом себе дороже.
Нет, я ему не врезала. Да, хотелось. Я подумала, что раз мы тут застряли с Лёликом, надо учиться выживать и вытаскивать других. В конце концов, это всего лишь первоклашка.
Я тогда сказала Владу: «Одевайся, бери лягушку», и он стал послушно натягивать треники, всё время попадая ногой в одну штанину. Дружки Лёлика ржали, вопили «Куда?», а Лёлик уткнулся в свой гаджет, оглашая палату воплями и выстрелами, с этой своей улыбочкой на лице. Я старательно делала строгое лицо для хулиганов: кажется, в то лето гримаса приросла ко мне навсегда.
Влад оделся, пошёл за мной, ещё вытирая нос, неся на ладони то, во что превратилась лягушка. Перед тем как захлопнуть дверь, я сказала:
– А про белую пионерку я расскажу вам в другой раз.
Дружки Лёлика ещё смеялись, рядом со мной всхлипнул Влад.
– Идём. – Дверь в палату закрыта, и больше не надо делать строгий голос, но я по инерции продолжила: – Куртку захвати и переобуйся.
Мы уже вышли в предбанник: куртки без шкафчиков, ряд банкеток с разбросанными сапогами внизу (было дождливое лето) и толстенная дверь, отделяющая палаты и коридор, она закрывалась на тряпку, которая всё время падала. Я подхватила её на лету, закрыла дверь, кивнула парню на вешалку. Он икнул, кивнул, сдёрнул куртку, спросил:
– Ляля Евгеньевна, мы её похороним?
– Одевайся, не рассуждай.
Ещё несколько длинных секунд парень пытается попасть в рукава, перехватывая несчастную свою лягушку, икает и хлюпает носом. Наконец выходим. Я толкаю дверь осторожно, чтобы не скрипнула, не хлопнула, хотя знаю, что бесполезно. Лёлик с бандой увидит в окно, что мы выходим, и всё доложит Хурме. Хурма меня убьёт, но мне уже плевать: я отчаялась дожить в лагере до завтра.
– Лёлику и банде ни слова! – шиплю Владу и бегу, пригнувшись под окнами, в сторону забора, отделяющего лагерь от мира взрослых. Я знаю, что он бежит за мной, так же согнувшись, и кивает земле у себя под ногами. Ну да, это запрещено – выводить детей за территорию, да ещё после отбоя. Лёлик обязательно на меня настучит. Ну и плевать. Больше всего я боялась, что они заметят, что Катьки нет (дети не видели, как она уходила, а я помалкивала). На войне как на войне: если рискуешь не дожить до утра, надо делать вид, что ты не одна, а за тобой армия, которая просто занята бумажной работой у себя в комнате, но всё-о-о видит и слышит! Хотя Лёлик наверняка в курсе… Скоро Хурма придёт!.. Плевать.
Я пролезла через дыру в заборе на глазах изумлённого Владика, приложила палец к губам и поманила за собой. Парень секунду поколебался (не каждый день воспитатели приказывают нарушать запреты), но послушно пролез следом. Пара десятков шагов по перелеску – и мы оказались на берегу маленького пруда (или болотца – кто их разберёт?), скинула куртку, уселась на мостки и кивнула парню:
– Садись.
Владик неуклюже сел, держа на ладони наотлёт свою лягушку.
– Дай… – Я аккуратно взяла у него сухую липковатую шкурку и опустила на мелководье так, чтобы только чуть торчал нос.
– Телефоном подсвети…
– Поздно, Ляля Евгеньевна!
– Цыц!
Парень послушно достал телефон. В луч попала блестящая вода, горсть ряски и тёмное пятно – лягушка под водой.
– В глаза-то ей не свети, она тоже человек…
Влад засуетился, мотая рукой туда-сюда, я перехватила её и направила луч на деревья. Лягушка только чуть-чуть попадала в круг света, а мы любовались жутковатым ночным перелеском. Сейчас эти десять деревьев казались огромным непролазным лесом, фонари на территории лагеря, заметные отсюда, только придавали картине мрачности.
– Зачем мы сюда пришли? Это запрещено!
– Поэтому я и прошу тебя помалкивать. Если повезёт – увидим чудо. И не то что в рекламе.
– А если нет?
– Заплачем и пойдём назад в лагерь. Это всегда успеется. – Я не видела его лица, оно не попадало в луч телефона, он никак не отреагировал, ни хихикнул, ни вздохнул…
– Вы правда думаете, что она оживёт? Это как умершему от голода запихивать в рот гамбургер, это… – Наверное, он хотел сказать «глупо», «жестоко», но как хороший мальчик постеснялся критиковать воспиталку. Приятно. Я молилась, чтобы всё вышло. Должно, должно! Они живут-то в лесу, лягушки эти, порой вообще без воды – лишь бы была влажность. Это сухая постель лишила её всей влаги. Сейчас она смочит свою кожу, и ей станет легче.
