– На льду Николай Сапрыкин, Советский Союз! – Я привстал, схватил свою новую клюшку и наподдал тапочке у кровати, чтобы улетела в высокий порожек. – Гол!
– Чего разорался? – В дом вошёл Витёк. Лёгок на помине! Я запрыгал сидя на кровати, чтобы пружины раскачались как следует, и завопил:
– Витёк прогуливает! Ура!
– Да не прогуливаю я! Первые две физры, а у меня освобождение. Думал поспать как человек. Лежу смотрю в окно: наши на лыжах идут, а тебя нет. Решил зайти… Ух ты, настоящая! – Он отобрал у меня клюшку и стал гонять по комнате оставшуюся тапочку, сбивая нитяные половички: – Виктор Чураков вырывается вперёд, обходит защиту, го-ол!
«Гол!» заорали мы вместе. Я был так рад ему, что даже клюшки было не жалко. После вчерашнего жуткого дня мне не терпелось с кем-то поделиться. Тапочка улетела за порог в коридор, присоединившись к первой, Витёк победно взмахнул руками – и конечно задел клюшкой книжную полку. На меня рухнул Пушкин всей своей тяжестью, но я не обиделся. Витёк с размаху сел на мою кровать и стал раскачивать пружины:
– Говори: чего валяешься?
– Я не валяюсь, я болею. На меня, если хочешь знать, вчера бандиты напали.
– Чего?!
– Того! Отца спроси вечером, если не веришь. – И я выложил ему всё, что было вчера. Ну, кроме креста, конечно.
Витёк слушал открыв рот, всё-таки он настоящий друг, даже ни разу не перебил. Хотя я на его месте перебивал на каждом слове и переспрашивал по сто раз. Бандитов мы видим только в кино – как тут не переспросить?
– …Сторож на кладбище нас подобрал и отвёз домой, иначе бы насмерть замёрзли. – Я показал ему пальцы с шелушащейся красноватой кожей. Галина Ивановна сказала, что видала и похуже, но выглядело всё равно впечатляюще.
– Вы правда ночью через кладбище шли?
– Сперва шли, потом ехали. Петрович сплетничал о покойниках. – Мне вдруг стало жутко смешно от этой ситуации, и я захохотал как ненормальный.
– Погоди, о чём сплетничал-то?
Я пересказал незавершённый рассказ сторожа о странном мужике, который убийца, но говорил, что его семья пропала в лесу, а оказалось, не там… С моих слов выходила полная ерунда, отец же не дал Петровичу досказать, наверное боялся, что я не усну, ха-ха! Но Витёк проникся:
– Точно, это Толяха! Меня им бабка в детстве пугала: «Не будешь спать – Толяха придёт»…
Я опять загоготал, но Витёк неожиданно обиделся:
– Я тоже думал – ерунда, а потом порасспрашивал. Он на самом деле существовал. И не так давно: мать помнит и бабка. Он какой-то кружок вроде вёл, где вырезают по дереву. Ну как кружок – просто все приходили к нему по вечерам, что-то там мастерили, вырезали. Школы не было толком, все собирались у нас и учились. Бабка русский вела, этот, значит, у себя дома мальчишек обучал всякому ремеслу… Так вот, однажды выкорчевал этот Толяха пенёк где-то у леса. Понадобился ему для поделок, табуретку, что ли, делать надумал. А под пеньком – скелет, все ребята из деревни бегали на него смотреть.
– Военный?
– Вряд ли, если дерево сверху успело вырасти да его успели спилить… И вот после этого скелета стал тот Толяха сам не свой. Ни с кем не разговаривал, про ребят забыл, злющий стал какой-то. А однажды, прямо средь бела дня, занимаются все у нас дома. Мать смотрит в окно, а там этот Толяха свой же дом поджигает.
– Зачем?
– А спроси! Она даже не поняла сперва, что происходит: ну, ходит мужик, поливает чем-то домик – может, от вредителя, мало ли! А потом раз: домик вспыхивает, а мужик ныряет внутрь и запирается.
– Иди ты!
– В классе, конечно, тарарам, кого училка удержала, остались, остальные – помогать тушить… В общем, сгорел этот Толяха, и не один. С ним его семья, якобы пропавшая в лесу на днях, и почтальон.
– Он-то откуда?
– Я думаю, он своих убил, а потом испугался и решил уничтожить следы. А почтальон просто зашёл не вовремя – ненужный свидетель. И самое интересное: бабка говорит, что это не он сам сделал.
– А кто тогда?
– Смеяться не будешь?
– Что ж тут смешного!
– Бабка говорит, что после скелета в Толяху что-то вселилось. Душа не душа, что-то плохое, что принадлежало скелету при жизни. Она даже говорила, как это называется: подселенец, лярва, лихоманка…
– Лихоманкой мать Ленку зовёт, когда та кашу есть не хочет! – говорю. – Я не буду смеяться, но это глупо. Скажи лучше, что со скелетом сделали.
– Вроде куда-то увезли, перезахоронили… Да что тебе скелет! Пустой не страшен. Страшно, когда люди меняются!
– Устное народное творчество. У кого бабайка, а у нас Толяха: мёртвый мужик с душой скелета!
– Да ну тебя!
Тут вернулись из аптеки мать с Ленкой, Витёк вспомнил, что ему ещё на уроки, и быстро убежал. Мать оценила бардак, который мы успели устроить, дала мне горькую микстуру и сказала, что я симулянт, но температуру всё-таки померила и осталась недовольна:
– Больной, а скачешь – марш в постель!
Как будто я был не в постели.
* * *
Я надеялся, Витёк зайдёт после уроков, захватит Мишку, чтобы вместе поиграть в морской бой, скучно было ужасно. Мать запретила мне выходить, даже к телевизору в большой комнате, а читать отчего-то не хотелось. Но вместо Витька и Мишки припёрлась Верховцева, староста. Я её увидел в окно – с моей кровати весь двор видно – и очень захотел заболеть сильнее. Она жутко противная, эта Верховцева, ей до всего и до всех есть дело. В прошлом году, в мае, когда мы с Мишкой и Витьком сбежали в кругосветное путешествие на плоту по реке – кто поднял на уши всю деревню и даже милицию в городе? И-ирочка – даже имя звучит противно. Нет, я не маленький, я понимаю, что далеко бы мы не уплыли на нашем плоту: Витёк плохо скрепил доски, и мы пошли ко дну в самом начале пути. Но ей-то, Верховцевой, какое дело?! Такая она во всём. Не удивлюсь, если пришла выяснять, почему я не был в школе. С ней не прогуляешь!
Верховцева шумно обметала валенки на крыльце, я быстро нацепил рубашку поверх майки, влез в треники, натянул одеяло на уши и сделал вид, что сплю.
– Здрасте, теть Кать. Коля дома? – Какой противный голос! Ничего, что Ленка спит?
– Тише, Ирочка, тише! – мать шипела так театрально, что я всё слышал. – У меня младшая спит, а ты проходи потихоньку.
– Я тоже сплю! – буркнул я, и они обе захихикали, ужасно обидно. Я правда почувствовал слабость впервые с утра, это всё из-за этой Верховцевой!
Верховцева вошла, даже не постучалась, и тулуп не сняла, спасибо хоть без валенок. Приоткрыла дверь, поводила любопытным носом туда-сюда, оценила бардак на столе, провела пальцем, проверяя пыль, и всё-таки поставила чистенький свой портфельчик.
– Привет, Сапрыкин.
