– У меня к тебе дело! – Мишка выглядел жутко серьёзным, значит, попросит какую-нибудь ерунду. – Я делаю фрегат на областной конкурс, а отец дерева не даёт.
– Конечно! – Я вскочил, прыгнул в валенки, стянул с вешалки материн огромный тулуп…
– Куда раздетый?! – Вот как она видит через закрытую дверь, а?!
…Выбежал во двор, дёрнул дверь сарая – заперто!
С неба валил снег, я стоял как дурак у запертой двери сарая и таращился на огромный висячий замок. Он было новенький, ещё в масле, этот замок. Не знаю, когда отец успел его повесить, раньше он никогда не запирал от меня сарай.
На порог вышла мать и закричала, чтобы я шёл домой, потому что болею и нечего тут бегать по морозу голышом… И я пошёл домой.
Мишке я сказал, что дерево дам завтра, у отца вечером попрошу и дам. Если вообще смогу его о чём-нибудь попросить. Он сейчас не в духе из-за мотоцикла. Сарай вот запирать стал.
* * *
– Николай Сапрыкин вырывает шайбу у противника, обходит защиту… – Тапочка здорово скользила по гладкому полу прихожей. Нитяные половички я давно размазал по высоким порожкам комнат, Ленкины валенки поставил на подоконник в прихожей, материны, побольше, пришлось выкинуть в сени. Больше ничто мне не мешало. Ворота были одни: вход на кухню… Прорывается к воротам – го-ол!
Тапочка влетела на кухню, забилась под стол. Мать возилась у печки и, не глядя, ногой вернула мою импровизированную шайбу:
– А ты точно болеешь, а? Может, тебя отправить снег чистить?
– Ну мам!
Мать только отмахнулась и снова загремела кастрюлями. Ленка подбежала ко мне и стала радостно пинать тапочку: моей инопланетной сестре нравятся все земные игры. Я сбегал принёс ей свою старую клюшку:
– Стой на воротах!
Стоять она, конечно, не стала. Подскочила и стала ловко отбирать у меня импровизированную шайбу.
– Короткая стычка у ворот нашей команды! Инопланетная Ленка пытается отобрать шайбу, но Николай не сдаётся, мы верим в тебя, Николай, гол! – Какой жестокий удар от собственной сестры!
Тапочка улетела к входной двери. Ленка радостно запрыгала, замахала клюшкой, пришлось уворачиваться.
– Игра ещё не закончена, до конца периода всего пять минут, сумеет ли Николай взять реванш?! – Я подскочил к шайбе, Ленка тоже и, вместо того чтобы отправить шайбу куда надо, стала долбить меня клюшкой по клюшке, как будто мы тут занимаемся фехтованием. Я уворачивался, пытался попасть по тапочке – и кто же знал, что сейчас откроется дверь!
Мы заигрались, теперь я это признаю. Я должен был и увидеть фару в окне, и услышать топот на крыльце – отцовский топот как не услышать, он валенки обметает целую минуту, – а я всё пропустил. Он распахнул дверь, задев мою клюшку, клюшка в моих руках подкосила Ленку, Ленка свалилась затылком об пол и разревелась. Отец не видел, что это наделала открытая дверь. Он видел только то, что я клюшкой долбанул сестре под коленки. Он глянул на меня совершенно чужими глазами, такие в кино у пленных партизан: упрямые и полные ненависти.
– Пап, мы…
Он спокойно поставил сумку на обычное место у двери, спокойно взял у меня из рук новенькую прекрасную клюшку, сломал её об колено и бросил из прихожей на кухню к печке, где лежала-сохла стопка дров. А потом стал разуваться.
Мать вскочила на Ленкины вопли – и тогда ей прилетела в ноги изувеченная клюшка. Она споткнулась, взглянула, обо что споткнулась, вбежала в прихожую, взяла Ленку на руки…
– Саш, ты что?!
– Что? – голос был как перед дракой. Такой «Чтоэ?»
– Что здесь произошло? Мне уже отвернуться нельзя, чтобы ребёнка до слёз не доводили?
– К нему все вопросы, – отец кивнул на меня.
А я был настолько потрясён, что не знал, что сказать. Кому-кому, а отцу хорошо известно, что значила для меня эта клюшка. Он сам помогал мне делать старую – не только мне, но и ребятам из команды. Сам учил нас вымачивать бинты, чтобы клюшки хватило надолго, сам повторял, что клюшка – это самое важное, после, конечно, рук и ног. На наши игры он редко попадал, в это время он на работе, но по воскресеньям ходил, если не было других дел.
– Зачем ты её сломал?! Я же не нарочно, это же дверь, это ты дверью…
– Я?! – он взревел так, что Ленка прекратила орать и уставилась на него круглыми глазами. – Я это сделал?! – Он стоял с тулупом у вешалки, пытался повесить резким движением, но не попадал. – Значит, во всём виноват я?! – Он опять повесил тулуп мимо вешалки, тот шмякнулся на пол. Отец плюнул, рванул на себя дверь и выскочил в тапочках без тулупа. Дверь за ним хлопнула так, что в серванте в родительской комнате задрожали стёкла.
Мы с матерью переглянулись: у неё было совершенно растерянное лицо. Я тем более не понимал, что происходит с отцом и что вообще происходит. Только моя сестра с другой планеты расхохоталась и захлопала в ладоши: наверное, ей понравилось, как шумно хлопнула дверь.
– Это из-за мотоцикла всё, – мать говорила уже неуверенно. – Нелегко это, Коль: полжизни копить на машину, чтоб однажды какие-то негодяи раз – и… Не сердись на него. – Она ушла с Ленкой на кухню, а я уселся на порожек своей комнаты и попытался осознать, что произошло.
Моя чудесная новенькая клюшка валялась среди дров. Может, ещё можно починить? Я подошёл, подобрал обломки: чётко пополам! Можно ровно отпилить – будет у Ленки клюшка, как раз по росту. Или попробовать воткнуть сюда шип, а здесь две дощечки-заплатки… Может быть! Надо с отцом посоветоваться, он что-нибудь придумает…
Я думал об отце, как будто с ним ещё можно советоваться и чинить клюшки. Я думал о нём, как будто он ещё мой и на моей стороне. Это было ужасно глупо, и я разревелся от собственной глупости. Мать с Ленкой были на кухне, мне никто не мешал быть нюней и слабаком. Я сидел над сломанной клюшкой и ревел. Мне не хотелось верить, что отец изменился навсегда: проще было сказать себе, что он переживает из-за мотоцикла. Но как же это было глупо!
Сумка, брошенная отцом в углу, плыла перед глазами и шевелилась. Я и не смотрел на неё, так, краем глаза, пока не показалось белое ухо с чёрным уголком. За ухом показалось второе, потом голова с огромными тёмными глазами. Заяц. Ещё один! Он сел на задние лапы в этой сумке, и она осела на пол как упавшие штаны. Ещё один заяц. Этот живой, откуда? Вчерашнего, отец говорил, мотоциклом сбили – а этот что?
Заяц вскочил на четыре лапы, глядя на меня ошалевшими глазами. Я, кажется, вскрикнул.
– Что там у тебя, Коль?
– Он живой! – это всё, что я мог сказать.
– Да кто? – Мать вышла из кухни одна, без Ленки, и молча смотрела на зайца. – И этого, что ли, сбили? Оглушили, может…
Я включил свет, чтобы как следует разглядеть зайца. Видел, конечно, но одно дело в лесу, другое – в нашей прихожей. Это очень странно – наблюдать живого зайца в своей прихожей, как будто его вырезали из леса ножницами и наложили на картинку нашего потёртого пола.
