Сама Лесная бабка в магазин никогда не заходит, ждёт меня снаружи и всё норовит отойти подальше от постройки: я её не вижу, когда выхожу. Иногда, если я задерживаюсь, она начинает недовольно по-птичьи кричать и кидать в магазин палки и камни. В окна никогда не попадает, но по стене и особенно по крыше всё грохочет так, что мы выбегаем вдвоём с тётей Ирой, чтобы она только перестала. Тётя Ира начинает выговаривать ей как маленькой: «Леночка, магазин хороший, не надо его обижать»… Я тогда хочу заткнуть уши, но вместо этого быстро прощаюсь, и мы с бабкой идём домой. То есть я иду, она меня провожает. Она никогда не заходит в дома.
Сколько я за ней ни наблюдаю, она либо обходит дома стороной, либо швыряет в них палки и камни. Первый раз напугала, хотя и был белый день.
Я тогда не нашла линзы, это был мой первый день в очках. Старик смеялся: «Глазунья», «Очкарик дядя Шарик», а мне было неуютно, как будто мир стал плоским. Я с утра притащила Санычу полынь, чтобы он разобрался с жильцами, о которых мы забыли вчера, и жаловалась на ночь:
– Там животное на внешней стене. Я была без очков и линз, я влетела в него носом.
– А чего тебя гулять-то потянуло ночью? Да ещё без очков? Надела бы очки – казалась бы умнее.
– Не до шуток, Саныч, они на кухне шумели!
– Не слышал. Ладно, идём, покажешь своё животное. – Он долго вставал на костыли, потом долго скакал из комнаты в прихожую. Я должна была ловко раскидывать всё, что попадается, на пути: табуретки, тапочки… Самое сложное – перешагнуть высокий порожек, костыли и ноги приходилось через него перетаскивать, но в этот раз Саныч быстро справился. Ступеньки. Я выскочила вперёд, распахнула дверь и встала так, чтобы удерживать её открытой и успеть подхватить Саныча, если будет падать. Обошлось.
Потом была дорожка в огород, и костыли увязали в песке, Саныч ругался:
– Что ж тебе, Сова, ночью не спится! Я вот ничего не слышал, дрых без задних ног!
– Вот они и пришли, пока ты дрых. И устроили мне весёлую жизнь. Линзы спёрли.
– Не глупи, Глазунья. Ни им, ни домовому твои линзы не нужны. Сама куда-то сунула.
– Ты что, их защищаешь?
– Я правду защищаю, профессор! Ну и где твоё животное?
Мы стояли в огороде, и старик неловко увязал костылями в глине. На задней стене дома ничего не было.
– Я жду. Ты заставила меня на костылях выйти в огород, чтобы что показать?
Не веря своим глазам, я подскочила к стене и зашарила взглядом туда-сюда, как если бы читала. Я даже ощупала стену, полируя облупленную краску и тревожа пауков в крапинку.
– Посмеяться решила? Думаешь, это весело?
В одной из досок был еле заметный след от ножа.
– Вот! – Я с размаху ткнула в рубец пальцем, не рассчитала расстояние (очки искажают), чуть не сломала палец и взвыла.
– Где?! – передразнивая, рявкнул Саныч. – Где, глазастая? Паучок там у тебя, что ли?
– След от ножа. Оно было здесь, его убрали.
– Что ты на меня смотришь – я не убирал, я еле хожу. И эти за собой не убирают!
И тут по стене дома что-то грохнуло!
Я осовело взглянула на старика, но он только плюнул под ноги и резво ускакал на своих костылях. Грохнуло ещё. По крыше прокатился маленький камешек и шлёпнулся почти мне под ноги. Я рванула за Санычем. На повороте он замешкался, перекрыл мне дорогу, я споткнулась о костыль, полетела носом в землю – и вовремя: камень просвистел прямо надо мной.
– Ленка, не балуй! – Старик пригрозил костылём кому-то невидимому, наступил тем же костылём мне на руку, я отдёрнула, опять полетела носом… Когда я поднялась, Саныч уже стоял у забора и разговаривал с Лесной бабкой.
Разговором это было трудно назвать: старик отчитывал, она виновато бормотала что-то, больше похожее на скрип двери. Я видела Лесную бабку до этого, но не так близко. На ней были коричневые колготки в резиночку, какие даже на старухах не каждый день встретишь, тёмно-синий халат в цветочек и когда-то белый платок с бледным застиранным узором. На ногах калоши, какие любят дачники (у меня такого позорища нет, а вот отец себе взял для грязной погоды). Тогда я ещё могла разглядеть её лицо – и невольно отшатнулась. Она выглядела моложе меня – и всё равно бабкой. Огромные глазищи без единой морщинки вокруг, вертикальная складка на лбу, какая бывает у старика, когда он сердится или расстроен, обвислые щёки как у старух, седая прядь из-под платка. Как будто ребёнка быстро состарили, и не до конца, а так, что успели.
Она тоже отшатнулась от меня и что-то забормотала на своём лесном.
– Ты мне Сову напугала, – отчитывал её Саныч, кивая на меня. – Не делай больше так или хоть предупреждай.
Лесная бабка заинтересованно подняла голову, будто искала настоящую сову.
– Сова – это я, – говорю. – Саныч сегодня упражняется в остроумии.
– Кто, я? – старик притворно удивился. – Да ты посмотри на себя: настоящая сова!
Лесная бабка радостно закивала и разулыбалась до ушей. Так делают дети, причём совсем маленькие. Гарик уже давно так не делает. Видеть такую мимику у старухи, которая к тому же смеётся над тобой…
Я сдёрнула очки (эти двое сразу стали такие красивые, прямо Дед Мороз и Снегурочка) и ушла в дом. На крыльце, конечно, споткнулась, расшибла коленку, встала и по перилам, как старуха, пробралась в дом на свою половину. Надела очки, стала искать телефон, чтобы набрать сообщение матери, потом сбегать к магазину и отослать. Обычно я оставляю его на тумбочке, но в этот раз его там не оказалось. Что за тумбочка – бермудский треугольник!
– Татьяна! – старик орал с улицы.
Вот фигушки! Раз я теперь Сова, Глазунья и что там ещё, то фигушки. Меня нет, я телефон ищу.
В ванной и на кухне его тоже не было.
– Не слышит, постой, я сейчас. – Старик зашуршал костылями по песку, всё я слышу, мне нужен телефон! – Татьяна, не валяй дурака!
Я не валяю дурака, мой телефон…
– Домовой, поиграй и обратно отдай! – Я зажмурилась, отвернулась в коридор, а когда открыла глаза, в дверях стоял Саныч:
– Сколько тебя звать можно!
– А чего ты обзываешься?
– Вот уж не думал, что тебя этим можно пронять, Сова.
– Ну вот сову и зови. Я опять телефон потеряла… – Я стала обшаривать неожиданные места: телефон пропадал не в первый раз и находился всегда случайно, по писку – требованию зарядки. Раз – под подушкой, раз – в ботинках, а однажды и в мусорном ведре…
Я копалась в кухонном шкафчике (почему нет?), старик стоял в коридоре молчаливым укором. Мне он не мешал, и я методично обыскивала кухню.
– Долго я буду ждать?
– Кого? Сову?
– Тарелки супа для женщины, которая не может его сварить сама и ждёт на улице.
