Он даже не удивился, старик. Посочувствовал Марининому мужу как умел, а мне потом тихонько сказал:
– Берёзово не отпускает. Кого-то отпускает легко, а кого-то будет держать до последнего. Заживёт моя нога – вместе уедем. Со мной выпустит.
* * *
…Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки, пакет сахара, лавровый лист. Как же хочется спать! Жильцы ужасно выматывают! Я уже не помню, когда мне удавалось без проблем проспать всю ночь. Однажды я не выдержала и попросилась поспать в поликлинику. Это было ещё до смерти Марины. Марина как раз дежурила и пустила меня в сестринскую на битый жизнью диванчик. Окна выходили на наш с Санычем дом, я была уверена, что ничего с ним за ночь не случится. Я оставила ему таблетку и ужин, налила молока домовому, спрятала нож – в общем, ушла с чистой совестью.
После мрачного стариковского дома сестринская мне показалась образцом уюта: два диванчика, столик с чьей-то недопитой чашкой, даже телик в углу. Я отрубилась, едва успела лечь, а через секунду старик уже орал.
Я думала, мне снится. Он не орал «Таня» или что-то ещё членораздельное, он просто орал, как орут от боли в кино и в жизни, как орут, когда невозможно терпеть. Его нога тогда ещё здорово болела, но я же оставила ему таблетку! Я ещё пыталась спать, ещё надеялась, что мне снится, что пройдёт, приснится и пройдёт, но меня растолкала Марина и отправила домой.
Эти несчастные двадцать метров я еле прошла. Вопли Саныча разносились по всей деревне, где-то даже зажёгся свет, а я брела и думала: «Дашь ты мне поспать или нет?!» Споткнулась на крыльце, клюнула ступеньку носом, но так толком и не проснулась.
Ночник был включён. Старик лежал на кровати, вытянув на табуретку больную ногу, и выл. Оставленной мною таблетки на столе не было. Так, и что делать? Что, на него уже не действует?
– Ты таблетку выпил?
– Там! – он показал куда-то вниз, то ли под стол, то ли под кровать…
Я полезла.
Таблетка лежала под столом – аккуратно на бумажке, как я её оставляла. Подняла, дала, взяла со стола стакан, дала запить. Что-то было не так, но я была слишком сонной, чтобы понять что именно. Я плюхнулась в кресло напротив кровати, подождать, пока лекарство подействует, и отрубилась.
Старик взвывал ещё несколько раз, тогда я просыпалась, смотрела на часы, видела, что прошло меньше минуты, и засыпала обратно. Потом он вроде успокоился.
Глава IV
Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки, пакет сахара, лавровый лист. Почти пришла. Сразу за горелым домом поворот к магазину. Наверное, это чушь, депривация сна и заразное сумасшествие, но я начинаю думать, что дом тоже сгорел из-за меня. Я даже не помню, кто там жил. Просто у него тоже был мотоцикл.
То, что линзы потеряны навсегда, я как-то сразу поняла, в первые же дни. Обычно домовой возвращает максимум через сутки, а тут нет и нет линз, дня три прошло с той ночи. Я продолжала носить очки, старик продолжал меня цеплять: к «сове» и «глазунье» добавились «панда» и «очковый медведь». «Медведь» меня бесил, он правда страшный, как будто на морде череп нарисовали, но проблема была не в этом.
В аптеке о линзах вообще-то слышали, но раз в деревне никто такого не носил, туда и не завозили. Очков тоже не делали, за ними надо было ехать в город, а старик ещё страдал ногой, я не могла его оставлять. В общем, я всерьёз стала бояться, что и эти мои единственные страшненькие очки домовой стырит безвозвратно, как линзы.
Однажды ночью я вскочила оттого, что их больше нет на тумбочке. Вот уж не знаю, как я это почувствовала, но это был один из самых реалистичных моих кошмаров. Мне снилось, что кто-то потихоньку подталкивает их к краю, они падают на мягкий ковёр… Я вскочила, хлопнула по тумбочке рукой – нету! Зашарила руками по ковру – и чуть их не сломала. Мне показалось, что я слышала топот мелких ножек и короткий смешок.
Наверное, это глупо, но я замотала очки в тряпку, чтобы не раздавить, примотала к руке изолентой и только тогда уснула.
Это помогло: к утру очки были на месте и даже целы. Ещё несколько вечеров я совершенствовала своё мастерство охраны очков: всё-таки на руке их легко сломать. Я привязывала их на велосипедный трос с замочком, предварительно замотав в тряпку, плёнку с пузырями и скотч. Это сработало, но было слишком трудоёмко, да и трос мне одолжили всего на ночь. Потом я банально сплела шнурок, чтобы спать с очками на шее, но даже не надела его, потому что старик стал орать «Прицепи цепочку от бачка, она надёжнее».
Он даже выдал мне эту цепочку, причём не вставая с кровати: она хранилась где-то на расстоянии вытянутой руки, я не успела проследить это движение, как старик взял и извлёк. Цепочка как цепочка, только цилиндрическая ручка на конце выдавала отсылку к старым советским фильмам, где в туалетах были такие цепочки.
– На шею повесь и очки привяжи – красиво будет!
– Саныч, я устала сердиться! За что ты меня так?
– Напоминаю, как ты глупо выглядишь, трясясь над своими очками.
– Новых не будет до города.
– Так береги эти.
– А я что делаю?
– Ты над ними трясёшься, это большая разница.
– Да, потому что линз я уже лишилась. Что твой домовой себе позволяет!
– Не говори так, Татьяна! – Он зыркнул на меня так, что пришлось заткнуться.
Цепочку от бачка я, конечно, не взяла, а теперь думаю: может, и зря, чем чёрт не шутит. На ночь я по-старому замотала очки в тряпку, в пузырчатую плёнку, в изоленту и примотала это к руке под хохот старика: «Сова, где твои глаза?» А утром нашла в кровати пустую тряпку и обрывки скотча.
Я не поверила своим глазам – ведь я без очков ни черта не вижу. Медленно, по сантиметру, я прощупала всю кровать, перетрясла пододеяльник, наволочку, переместилась на пол – может, очки свалились туда… На этом ковре и так ни черта не найдёшь, а уж очки… Пробовала лечь боком и подсветить, в надежде, что они выдадут себя блеском, но нет. Надёжнее всего ползком прощупать каждый сантиметр ковра, тогда, может быть…
Я успела обыскать место под кроватью и вокруг, методично по квадратам – ничего. Оставалась та часть, которая далеко от кровати, на неё я уже не надеялась, всё было ясно с самого начала. Но выбора не было. Я бы, наверное, до сих пор там ползала, приговаривая «Домовой, поиграй и обратно отдай!» – но тут завопил старик.
Он вопил как тогда ночью, как… Да каждый день уже вопит по два раза, как будильник, извещающий, что пора принимать лекарство. Он меня достал! Рвать чужие барабанные перепонки из-за того, что тебе пора принимать таблеточку, – это свинство. Если тебе так больно, ты знаешь, где таблетки лежат, я оставляю на столе на расстоянии вытянутой руки – но нет. Саныч хочет быть будильником! Сегодня волью в него двойную дозу пустырника с белладонной и его шаманскими танцами, раз ему это нравится! Если, конечно, разгляжу, что завариваю…
