Рената улыбнулась тоже. Когда она смотрела на своего мальчика, ее как волной окатывало одно только счастье. Растерянность, непонимание, недоумение, смещенное сознание – все это исчезло без следа. Она и сама не понимала, когда это произошло.
Нет, это была неправда. Все она понимала, конечно.
– Вечером ты можешь оставить маленького со мной, – сказала Мария. – Анна мне поможет. А вы с Тео прогуляетесь дальше по кафе.
Анной звали няню, которую Мария взяла к Ренатиному приезду. При взгляде на нее казалось, что она приходится Марии Ван Бастен родной сестрой: такое же лицо в глубоких морщинах, спокойный взгляд. Но в отличие от Анниного в облике Марии, несмотря на кажущуюся простонародность, чувствовался какой-то особый аристократизм. Прежде Рената замечала такие вот черты простого благородства лишь во внешности Льва Толстого. У него тоже, несмотря на крестьянскую бороду и рубаху, что-то очень непростое было в лице.
Прогулки по кафе, о которых вспомнила Мария, происходили чуть ли не каждый вечер в те две недели, которые Рената с сыном провели в Амстердаме. Тео Ван Бастен, старший брат Винсента, считал кафе главной достопримечательностью города и с удовольствием показывал их Ренате.
Больше всего ей понравились традиционные «коричневые кафе», названные так из-за темного декора и деревянной мебели. В каждом из них было придумано что-нибудь такое, что отличало его от других подобных. В «Лейке» под потолком действительно были подвешены многочисленные лейки, собранные за сто лет существования этого заведения. А в кафе «Норре» пол ежедневно засыпали песком, как и триста с лишним лет назад, когда оно открылось впервые.
В этих «коричневых кафе» Тео настоял, чтобы Рената непременно пробовала енейвер. На ее вкус, это была самая обыкновенная водка, но он считал, что не обыкновенная, а настоящая амстердамская.
Рената улыбнулась тогда его молодости. Хотя улыбаться было нечему: в свои тридцать пять Тео в самом деле считался молодым, потому что молодыми считались в Амстердаме люди от двадцати четырех до сорока лет.
– А до двадцати четырех кто же они тогда? – с любопытством спросила Рената, узнав об этой странной градации.
– Еще студенты, – объяснил Тео.
И на правах молодого человека сразу же потащил ее в тренди-кафе, предназначенное специально для альтернативной молодежи. Он и в кофе-шоп предлагал зайти, попробовать марихуану, но Рената отказалась.
А сегодня он, кажется, собирался посетить ночное кафе, потому Мария и предлагала оставить ребенка с ней.
– Мне не хотелось бы сегодня в кафе, – сказала Рената. – Мы ведь уже и так сидим в нем с вами. А вечером… Мария, вы говорили, что я могу побывать в доме Винсента. И мне хотелось бы… Ведь я уезжаю через три дня.
Рената слышала в своем голосе оправдывающиеся интонации, но не стеснялась их. Ей казалось, что Мария имеет полное право обидеться на ее скорый отъезд, а обижать ее не хотелось нисколько. Невозможно было ее обидеть после того письма, которое она прислала в ответ на Ренатино письмо, после ее немедленного приглашения приехать в Амстердам с Винсентом и после этих двух недель, полных доброты и заботы, в ее доме на улице Рестрат…
И все-таки Ренате хотелось остаться одной в доме Винсента.
– Ты не должна извиняться, – сказала Мария. – Я дам тебе ключи, и ты можешь быть там сколько хочешь. И маленького можешь оставить у меня.
– Я возьму его с собой, – сказала Рената. – Для него это тоже важно.
Глава 8
Несмотря на то что пол покачивался под ногами, Венька совсем не собирался спать. Он с любопытством вертел головой и улыбался – наверное, ему нравилось то, что он видел вокруг.
Город, если смотреть на него с воды канала, в самом деле выглядел необычно. И все-таки он не был похож на Петербург так, как того хотел, наверное, Петр Великий. Разве что ощущением какой-то камерности, интимности воды, которое Рената всегда чувствовала и у себя в Петербурге.
У себя… Бесшабашный размах московских улиц снова представился ей во всей своей красе, и она улыбнулась. Никогда она не думала, что ей придется по сердцу их свободная нерасчетливость! Это произошло само собою.
– Ма! – сказал Венька.
– Да, солнышко, – машинально ответила Рената. И тут же ахнула: – Ты «мама» сказал, да, Венечка? Ну-ка скажи еще раз!
Но он только улыбнулся. Конечно, этот ласковый слог сказался у него случайно, все-таки ему было всего полгода.
«А может, и не случайно, – подумала Рената. – Он ужасно умный!»
Она сидела с ребенком на палубе баржи и смотрела, как медленно, по-осеннему, угасает над водою городской день.
Дом, в котором жил Винсент, оказался баржей, стоящей в одном из бесчисленных амстердамских каналов.
– Эта баржа досталась ему по наследству, и Винсент не стал ее продавать, хотя это очень дорогое удовольствие, жить на воде, – объяснил Тео, провожая сюда Ренату. – Он был тогда совсем мальчишка, учился в театральной школе. Ты видишь, как он с друзьями ее разукрасил.
Баржа в самом деле была расписана яркими красками и напоминала авангардную театральную декорацию. И в ней действительно было что-то юношески вызывающее.
Но вокруг нее очень попросту плавали утки, у ее бортов плескались рыбы, а сейчас, вечером, когда Рената с Венькой вышли на палубу, то к барже подплыли даже два белых лебедя.
Венька очень им обрадовался. Он стал подпрыгивать на скамеечке, которая стояла под навесом, и улыбаться большим птицам. При этом он то и дело оглядывался на маму и что-то восхищенно ей на своем языке рассказывал, кивая на лебедей.
Нарадовавшись и наговорившись, он положил голову Ренате на плечо и уснул. Жаль было уходить с палубы. Рената посидела еще немного, держа ребенка на руках. Но вечера в октябре были уже прохладные, и она отнесла Веньку в комнату.
«Хорошо ему здесь будет спать», – подумала она, укладывая ребенка на кровать, которая вместе со всей баржей покачивалась на едва ощутимых волнах.
Рената пристегнула к кровати специальную сетку, которую загодя купила Мария. Сетка не позволяла ребенку упасть на пол.
Во всем, что делала Мария, была такая ненавязчивая и вместе с тем такая предупреждающая любовь, которая дается не многим. Веньке повезло, что у него есть такая бабушка.
Рената вернулась на палубу. Стемнело. Вода тоже стала темной, и редкие желтые листья, плывущие по ней, не были теперь видны. Только запах, сырой и свежий, напоминал об осени.
Когда Рената ехала в Амстердам, то ловила себя на предательской мысли: как она выдержит воспоминания о Винсенте, когда они подступят так близко? Но оказалось, что ее опасения напрасны. Воспоминания о нем были – как его глаза.
Воспоминания смотрели на Ренату с той же серьезной нежностью, с которой Винсент смотрел на нее, когда был жив. Мучительность – это было что-то такое, что не связывалось с ним никак.
