— А ты ему скажешь — вот, смотри, фото моё и написано: Тишило Волков. Всё, вопросов нет, проходите по своим делам, гражданин Волков.
— Волков сын, — упрямо поправил он меня, а я вздохнула:
— Да уж объясняла вам всем. Волков сын не пишут в паспорте. Пишут просто Волков.
Валя только молча фыркал от смеха, раскуривая сигарету. Ратмир протянул руку:
— Давай, Руда, будем хранить эти стоверения.
— При себе иметь нужно, — строго сказала я, пока раздавала каждому свой паспорт. — А особенно в городе.
— Как скажешь, так и будем делать, — Ратмир обвёл взглядом свой малочисленный народ и внушительно повысил голос: — Все поняли?
— Да поняли, чёж не понять? — буркнул Тишило.
— Вот и хорошо.
Валя звякнул авоськой в машине и нерешительно спросил:
— Так что, может, отметим это дело? Я тут привёз вот…
Я сунулась глянуть и возмущённо воскликнула:
— Ты с ума сошёл?! Спаивать мне будешь мужиков? Нет уж! Вези это отсюда и сам бухай!
— Ну по чуть-чуть то можно… — растерянно пробормотал Валя. Я отрезала:
— Нельзя!
— А пошто нельзя? — заинтересовался Ратмир. — Что это?
— Это отрава, замаскированная под алкоголь, — фыркнула и прижала ладони к животу — снова потянуло.
— Да чего тут пить-то, — пробормотал Валя. — Три бутылки водки на всех — это ж слёзы!
— Они непьющие, Валентин, — строго сказала ему. — И таковыми останутся, пока я жива.
— Ну пивка-то можно? — жалобно спросил он.
— Пивка… Пивка можно. Но купи хорошего. Не ослиную мочу, но послабее, понял?
— Понял! — повеселел Валя. — Поехал в магазинчик, скоро буду!
Судорога в животе прошла. Теперь я была уже уверена, что это схватка. Но не настоящая ещё, подготовительная. По срокам мне рожать через две недели — УЗИ установило, однако ребёнку не прикажешь. Когда захочет появиться на свет, тогда и появится…
Я оперлась на руку Ратмира, морщась от боли в ногах. То отёки, то мурашки, когда ж уже всё закончится?
И вздрогнула.
В воротах, куда выехал грузовичок, мелькнула яркая цветастая юбка из тысячи оборок.
— О нет, только не она, — обречённо сказала я. Ратмир бросил взгляд на цыганку и враждебным тоном крикнул:
— Уходи! Нечего тебе тут делать, ситарка!
Она — та самая молодая, обвешанная монисто и бусами — рассмеялась задорно и обратилась ко мне:
— Что же ты, Руда, собралась уехать? Куда? От меня не скроешься!
— Рожать я собралась, — ответила ей осторожно. Зачем она пришла? Хочет забрать ребёнка? Так он ещё не родился…
— В больнице, небось? Не надо тебе туда. Ты родишь сама.
— Это уже не твои заботы. Я хочу и буду рожать в больнице!
Ратмир крепче обнял меня одной рукой, другой махнул цыганке:
— А ну, не приближайся! Уходи, а то костей не соберёшь!
Она повела глазами так, что мне стало страшно. Вот оно, о чём кот говорил… Оно сейчас случится.
— Неблагодарные вы твари, — вздохнула цыганка. — Я вас выбрала, вы наследники первой жизни, вы избранные! И прогоняете мать свою, прародитель…
Она взмахнула руками, как дирижёр, и на миг мне показалось, что сейчас грянут скрипки в похоронном марше. А потом меня словно лишили возможности двигаться и говорить. Засунули в желе. Знаете, такое желе из желатина, из говяжьих костей, щедро сдобренное сахарным сиропом… Нет, я могла двигаться, но о-о-о-очень медленно. И все мои люди — тоже. Ратмир застыл, обнимая меня, и вскоре его рука стала давить на плечо, словно была отлита из бетона.
Я крикнула, а оказалось — что протянула, как диктофон с багом, растягивая слова:
— Что ты дела-ае-ешь?
— Да ты настоящая наследница, — фыркнула цыганка. — Даже тут не подчиняешься моей воле! Ну да ладно, я тебя и такой ценю… Так, что тут у нас?
Она принялась обходить моих мужчин по кругу, цыкая языком, поводя ладонью перед лицами. Бормотала при этом:
— Хорош… И этот хорош. Ох, отличный экземпляр! Нет, этого не надо… А этого берём… Теперь бабы.
Она встала посреди двора и сказала громко:
— Бабы, выходи!
Я глянула на дом, скосив глаза, и увидела первой Забаву, которая вышла во двор, а за ней — Голубу, Мыську с обоими детьми на руках, Дару, Чернаву, Вранку… Они шли с пустыми глазами, как зомби, послушные воле первой жизни. И мне стало по-настоящему страшно. Ведь это манипуляция сознанием! Как знать, как манипулировали мною! Как знать, не было ли решение уходить из Златограда или идти к Мокоши — решением первой жизни?
Цыганка показалась мне покупательницей на рынке лошадей. Разве что рты не раскрывала бабам и зубы не проверяла. А так проверила по полной программе. Забраковала Мыську и Голубу, а остальных одобрила.
И мне снова стало страшно.
Как так?
Она выбирает, кому жить, а кому умирать?
Я не согласна!
Я ринулась к цыганке, беспомощно перебирая ногами и руками в тягучем желе, но не продвинулась больше, чем на сантиметр. Цыганка засмеялась весело и задорно, как только она умела:
— Ну-ну, Руда, не борись против того, что сильнее тебя!
— Кто-о-о ска-аза-ал, что-о ты-ы си-ильне-ее-е ме-еня-я…
— Я создала тебя. Я создала твоих предков. Я сильнее вас всех.
Она сильнее, сука. И правда… Вот, может нас в желе засунуть!
Цыганка раскинула руки и засмеялась снова — свободно и властно:
— Я начало всего! Я всего конец! Я всё могу, а вы и не знаете, что всё, что происходит в ваших маленьких жизнях — моих рук дело!
— Ты не можешь быть демиургом, — медленно сказала я.
— Я не демиург в том смысле, который придаёте вы, люди, этому слову.
Цыганка посерьёзнела и взмахнула рукой:
— Марш все, кого выбрала, к менгирам.
