– Да… это правда… я ведь и сам болен… никто, ни один ребенок в Доме Спокойствия не хотел со мной играть, – признался Конэко. – Их родители боялись меня. Моих болезней. Только отец… и госпожа Мэйко. Только они были мне близки. Еще господин Кицунэ. Закура! Служанка… иногда… но обычно я был один… совершенно один. Только отец, мой отец всегда находил для меня время. Всегда был со мной. Относился ко мне…
– Как?
– Нормально!
Госпожа Тишина покивала в ответ.
– У тебя было хотя бы это утешение. Отец, да! А вот они, – старуха указала на уродов, выглядывающих из хибар, – не имели даже этого. Пойдем дальше.
Они двинулись еще выше, минуя дом за домом. Откуда-то прозвучал глубокий удар колокола, и вдруг Конэко заметил вдали что-то. Что-то, что – он готов был поклясться – раньше там не стояло, а сейчас вдруг показалось из пустоты!
Старые, покрытые мхом и наростами ворота тори, а за ними – золотой, оранжевый! Живые, ясные цвета!
– В тебе много добра, юный господин Конэко, – сказала Госпожа Тишина, когда удар колокола отзвучал. – Больше, чем в большинстве людей. Болезнь сделала тебя не угрюмым и суровым, а, напротив, благородным. Скажи мне, юный господин, если бы ты мог, то хотел бы кого-нибудь избавить от собственной судьбы? Готов был бы спасти другого от тех мучений, которые сам испытываешь?
Конэко задумался на минуту, остановился.
– Да… я знаю, что такое страдать… болеть! То, что я сам страдаю, не значит, что хочу того же для других!
Старушка улыбнулась, и это была действительно радостная улыбка.
– Ты просто… любишь людей? – спросила она.
– Да! Несмотря ни на что – да! Я встретил в жизни зло… но и добро! А ты, госпожа? Любишь ли кого-нибудь?
Лицо женщины окаменело. Вопрос, казалось бы обычный, оказался неожиданным.
– Ну да, – улыбнулась она словно бы своим воспоминаниям, – я любила кого-то… когда-то.
– У тебя был муж? Или дети, да?
– В каком-то смысле тот, кого я любила, был для меня и тем, и другим.
– Как это?
Она засмеялась.
– Он был младше меня, – ответила она. – Это был мой ученик. Воин. О да, из него вырос великий воин!
– Вы не могли быть вместе?
– Не могли. И он, и я… для нас слишком важна была дисциплина. Дух должен защищать того, кого ему доверили. Ему было кого защищать. И мне тоже.
– Я понимаю, – грустно сказал Конэко. – А ты по-прежнему кого-то защищаешь, госпожа?
– Да, – ответила она не колеблясь. – Защищаю. Я защищаю Ниппон.
Они прошли еще немного, и тут случилась неприятность.
Юный господин Конэко покачнулся, сбился с шага. Упал на колени.
И его вырвало кровью.
Кровь окрасила каменные ступени, впиталась в почву и мох. Он поднял голову в испуге.
Госпожа Тишина присела рядом с ним, обняла так, как внука обнимает добрая бабушка.
– Болезнь должна была вернуться, юный господин, – шепнула она. – И так ее удалось надолго остановить! Скажи… ты хочешь, чтобы страдания наконец прекратились? Ты был бы готов к этому?
У Конэко не было сил отвечать. Он вытер кровь рукавом и лишь кивнул.
Госпожа Тишина помогла ему встать, взяла его на руки. Прошла через ворота тори.
* * *
В своем схроне они провели еще два дня. Потом Кентаро передал большинство припасов Хаяи, проводил его немного по дороге, которой они пришли, и попрощался с другом. Шомиё частично пришел в себя. Рана не воспалилась, так что был неплохой шанс – если не наткнется на Змей, то сможет вернуться в столицу Нагаты. Да и Змеи, скорее всего, не станут его атаковать – Кицунэ перестал быть для них угрозой. Сосредоточат свои силы на Духе. Это он был врагом номер один.
Он забрал с собой только самое необходимое. Дорога дальше обещала быть все более трудной, так что Кентаро не должен был идти по ней навьюченный, как конь. Враги могли напасть в любую минуту, а ему требовалось сохранять скорость и ловкость.
Кентаро продвигался в глубь долины.
Растения были тут мертвыми, так же как и деревья, – уже не перекрученные зелено-коричневые чудовища, а серые, пустые, мертвые скорлупки стволов размечали пространство между скалами. И еще тут становилось все холодней. А бьющая из камней влажность высасывала силы. Хотя он внимательно прислушивался и присматривался, не обнаружил до сих пор никаких следов Змей. Гады расползлись по своим гнездам и норам.
Ничего страшного – Дух сам придет к ним.
* * *
Могло показаться, что он в этих горах совершенно один. Каждый день он прислушивался, но ни разу его ушей не коснулся ни один звук, что мог бы говорить о присутствии Змей. Иногда где-то в отдалении скатывался по склону обломок скалы, другой раз ветер посвистывал между камней. Где-то далеко могла скрипнуть ветка.
Помимо этого, его окружала мертвая тишина.
Может быть, он заблудился? Может быть, действительно попал на территорию, где не было ни одного гада?
Он оперся спиной о холодный камень, закрыл глаза, прислушался.
Обычные звуки гор. Ничего более. Может, Змеи магией маскировали свое присутствие, как тогда устроил для них ками?
Он открыл глаза; серый мир вокруг.
Двинулся дальше.
* * *
Дорога вела в пещеру, а перед ней наконец удалось заметить след человеческого присутствия. Слабым светом горела небольшая лампадка.
Значит, он все же не сбился с пути. И дорога пилигрима еще не закончилась.
Он вступил во мрак, и его глаза тут же подстроились под темноту, выхватывая детали окружения. Коридор поворачивал, но не раздваивался. Кто-то, не знающий дороги, мог разбить себе нос о камни или, бредя в темноте, решить, что заблудился. Мрак ведь именно так и действовал – стимулировал воображение, стискивал сердца ледяными когтями страха. Здесь, в пещере, могло ничего и не таиться – достаточно было фантазии, что возобладала бы над разумом.
Наконец вдали он заметил точку света. Выход из грота, откуда веяло холодом.
Он вышел на свет.
И сразу схватился за меч!
На одной из скал выше его стоял воин Змей. Змеиный Глаз спокойно глядел на Кентаро, опираясь на свое ружье. Не целился, не готовился к выстрелу. Просто стоял и смотрел. Дух прикинул, не использовать ли кёкэцу-сёгэ, не прыгнуть ли, не зарубить ли гада. Но тот лишь спокойно отступил за камни, скрываясь с глаз.
– Я на верной дороге, – шепнул сам себе Кентаро, снимая руку с меча.
* * *
Дорога оборвалась.
Тропа сперва вилась между камнями, обходила скалы, а под конец… исчезла.
