– Спасибо, – прошептала я, когда он осторожно прикрыл за собой дверь.
Киран поднялся на ноги.
– Атена. Пожалуйста, присаживайся.
Я покачала головой, подошла к кровати и присела на край, стараясь не потревожить старшего жреца.
– Я хочу сесть поближе, – сказала я Кирану.
Сарик протянул руку из-под края одеяла, и я взяла ее.
– Я ждал тебя, – сообщил он. – Чтобы попрощаться.
Его кожа была такой хрупкой и холодной. Слезы навернулись мне на глаза.
– Не плачь, Нур, – прохрипел он.
Но я не могла сдержаться.
– Ты знал, что было в книге, которую я у него украла? – спросила я.
Сарик кивнул:
– Я знал содержание, а не слова, которыми оно написано.
Я посмотрела на Кирана. Знал ли он?
– Я только что рассказал ему, – сообщил Сарик, сжимая мою руку. – Ты такая теплая. Совсем как она.
Слезы полились из моих глаз с новой силой. Они капали на мое платье и одеяло, намочив ткань.
– Я хорошо знал Сол. Когда твоя мать жила на земле, она часто приходила в храм и проводила время со своими жрецами. Когда я приносил богине солнца клятву верности, я и мечтать не смел увидеть ее во плоти. Это был подарок, который я никогда не забуду. Ощущение ее присутствия было неописуемым. Всепоглощающим. Внушающим благоговейный трепет. И она любила тебя. Так сильно, Нур. Она не хотела оставлять тебя здесь, но путешествие на небо могло стать для тебя смертельным. Твоя мать не хотела лишать тебя той жизни, которой ты могла бы жить. Она хотела для тебя счастья, даже если это означало оставить тебя с Атоном и подвергнуться его неудержимому гневу. Она знала, что ты достаточно сильна, чтобы противостоять его ярости.
– Он знает, кем я стану, когда мне исполнится семнадцать?
– Он послал тебя в Люмину в надежде, что расстояние помешает Сол преобразовать тебя… По крайней мере, я заставил его в это поверить.
От удивления я открыла рот:
– Ты солгал Атону?
– Я солгал ради тебя, – прохрипел Сарик. – Я обещал твоей матери присматривать за тобой. Я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы отвлечь внимание Атона на что-нибудь другое. В течение многих лет я неплохо справлялся, но его гнев рос, несмотря на все мои усилия. В то утро, когда ушла Джоба… Я думал, он убьет тебя еще до твоего дня рождения. В его глазах было столько зла.
Я вспомнила, как Сарик помешал отцу придушить меня в каюте речного путешественника.
– Почему она хочет подождать моего семнадцатилетия?
Это же всего лишь дата. И до этого дня оставалось совсем немного. Так какое это имело значение?
Сарик покачал головой:
– Твоя трансформация началась, когда ты сделала свой первый вдох, Нур. Кровь Сол течет в твоих венах, но, когда ты достигнешь совершеннолетия, она заменит ее своим огнем. В тебе таилось пламя с самого твоего рождения. Пламя, которое постепенно крепнет. Скоро ты узнаешь, что значит гореть. Твое тело должно быть готово вместить этот дар.
– Смогу ли я выдержать это пламя?
Сарик слабо улыбнулся:
– Конечно, сможешь.
Он пристально смотрел на меня, словно вспоминая тот день, когда шел со мной по песку, неся пепел и кости моей матери. Если я была в состоянии пережить подобное, ничто не могло меня сломить. Каждое столкновение с отцом делало меня более сильной и несокрушимой. Сосуд, достойный того, чтобы нести в себе не только кровь моей матери, но и ее обжигающую силу.
Я приложила руку к сердцу, когда феникс внутри меня встрепенулся от страха. Птица вскрикнула, от ее крыльев повалил пар.
– Он знает, что ты солгал, Сарик. Я обожгла его. В Доме Сумерек, в ночь бала, отец схватил меня за запястье. Я думала, он переломает мне кости, и использовала огонь против него. Атон знает, что у меня есть частица силы Сол, даже вдали от нее.
У меня скрутило живот. Еще раньше он видел огонь в моих глазах и расплавленные моими руками подлокотники золотого кресла. Он знал. Всегда знал.
Сарик слабо кивнул:
– Да, он знает. Вот почему он пришел ко мне за советом. Тогда я и сказал, что чем дальше ты будешь от Сол, тем меньше возможность, что ты унаследуешь ее силу. Я сказал Атону, что ты не будешь такой уж большой угрозой, если достигнешь совершеннолетия в Люмине. – Сарик сжал мою руку. – Даже если он знает о моей лжи, это уже не важно. Я не проживу достаточно долго, чтобы увидеть его снова. Сол даст ему понять, что попытка задушить тебя была напрасной. Хотелось бы мне только дожить до того момента, когда она лишит его всех сил. Она не могла сделать этого раньше, потому что боялась за тебя. Он использовал тебя, чтобы манипулировать Сол, потому что знал, как сильно она тебя любит. Она бы не пережила, если бы Атон причинил тебе вред. Богиня взорвалась бы от горя, и вся земля погибла бы в ее огне.
– Я беспокоюсь за Ваду и жрецов Люмоса, – призналась я.
– Если Сол лишит его силы, пока они в Гелиосе…
Киран взглянул на меня:
– Он не убьет их. Сначала он использует их, чтобы шантажировать тебя. С помощью Вады и жрецов Люмина он может склонить Келума на свою сторону.
Нет, если речной путешественник тайком вывезет их из Гелиоса. Мы, в свою очередь, пошлем корабль в сумеречные земли, чтобы доставить их обратно домой…
Я посмотрела на своего друга, удерживая взгляд его оранжевых глаз.
– Если я напишу письмо, ты сможешь отнести его Келуму? Я доверяю только тебе, Киран.
Он кивнул:
– Конечно, Атена.
На столе в их комнате, как и в моей, было все необходимое. Я взяла кусок пергамента и сжала перо в руке. Обмакнув его в темные чернила, я позволила своим опасениям вылиться на бумагу. К тому моменту, когда чернила подсохли, Сарик задремал.
Я видела, что Киран не хотел оставлять старшего жреца, но понимала, что должна быть здесь, когда он отойдет в мир иной.
– Я останусь с ним, – прошептала я.
– Я вернусь как можно скорее, – пообещал Киран, беря в руки сложенный пергамент. Когда он осторожно закрыл за собой дверь, Сарик снова открыл глаза.
– Ты проводишь меня к Сол, Нур?
– Как?
Старик приподнял руку, которую до этого держал Киран, и указал на свою грудь:
– Позволь ему направлять тебя. Всегда. Ты связана со своей матерью гораздо большим, чем кровь и огонь.
Киран вернулся, обеспокоенно оглядывая Сарика. Тот устало улыбнулся, его дыхание было слишком поверхностным, когда он сказал:
– Мне нужно идти, Киран. Нур проводит меня домой.
На лице молодого жреца отразилась глубокая скорбь, но он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
