Кронин не шевельнулся. Все так же сидел, уставившись в бетонный пол.
– Он, похоже, не голоден, – Елена заперла дверцу и тряхнула головой, чтобы откинуть упавшую на глаза прядь, но волосы налипли на лоб: в вольерном отсеке не работала вентиляция.
Тогда она требовательно, но в то же время и по-женски кокетливо, и по-детски беспомощно взмахнула руками – мол, грязные после миски, – и Юнгер потянулся к ней и убрал светлый локон с влажного лба.
Ее волосы уже отросли – не до пояса, как когда-то, но почти до плеч. С такой прической она походила на Марлен Дитрих, и Юнгер ей любовался. А впрочем, он любовался ею всегда. Любовался, когда они жили вместе в отцовском доме, и она была наглым подростком с непропорционально длинными, худыми руками, и этими руками все задевала, роняла, как птица, случайно залетевшая в комнату и размахивающая в тесноте крыльями. Он любовался ее огромными, испуганными зрачками, ее распущенными, спутанными светлыми волосами, когда она однажды ночью скользнула к нему в постель и прошептала: «Антоша… Я, кажется, вижу то, чего нет». Он любовался ею всю ночь, пока они играли в «верю – не верю», и он ей говорил то правду, то полуправду, то ложь, и всякий раз она угадывала верно, потому что видела цвет. «У каждого человека есть цвет, свой цвет, Антон, он как маленький ореол над головой, и если человек врет, его ореол чернеет, теряет форму, становится похожим на кляксу». Он любовался этим ее взглядом поверх голов, казавшимся кому-то мечтательным, иным же – высокомерным, и только Юнгер точно знал, на что она смотрит: на цвет, который никто, кроме нее, не способен видеть…
Он любовался, когда она была замужем не за ним – элегантная, недоступная, такая нагло красивая, и так нагло влюбленная не в него, и так нагло не с ним счастливая. Любовался, когда в сорок первом, с мокрыми волосами, под ливнем, в брезентовом безразмерном плаще, вместе с ним она переходила границу в Финляндии и все повторяла: «Я предатель, я предала Макса…» Любовался, когда в сорок третьем она приняла его предложение – но все же отказалась снять с шеи часы-кулон, подаренные ей Крониным: «Да не люблю я его больше, Антон, я просто привыкла к этим часам, они мне идут! Твоя ревность просто нелепа!»
Он любовался ею, когда сам обрил ее наголо, и обрядил в арестантскую робу, и посадил в вонючую клетку рядом с клеткой подопытной номер восемьдесят четыре, чье имя было Аньли. Он любовался ею, когда через три часа ее привели назад к нему в кабинет, и она разделась догола, потому что «эти мерзкие тряпки воняют смертью», закурила тонкую сигарету и сказала: «Она говорит о себе правду, Антон. У тебя в руках действительно лиса-оборотень». Он спросил, какой цвет у этой Аньли, и Элена ответила, что не видела ее цвета. Он спросил: «Как же ты поняла, что она не врет?» Он любовался ею, когда она затянулась, погладила себя рукой между ног и сказала: «Dummkopf! У нее нет цвета – значит, она не человек». Он любовался ею, когда она раздвинула ноги и позволила ему лизать себя там, а сама, постанывая, шептала: «Этот новый биохимик, Ояма… Он не такой, как другие… Не говори ему, что ты хочешь превращать обычных двуногих в таких, как она… Чтобы они умирали и плакали красной киноварью… Не говори ему того, во что он откажется верить… Пусть лучше думает, что столкнулся с уникальным… феноменом… который позволит ему… вывести породу суперсолдат… во славу микадо…»
Он любовался ею, когда она кончила, коротко заскулив, и быстро оделась, и потребовала дать ей машину, потому что ей нужно в церковь. «Для чего?» – «Исповедаться перед Богом».
Он любовался ею, когда она расстреляла неперспективных подопытных при передислокации лаборатории, и обронила часы-кулон в груду трупов, и потянулась было рукой, но оглянулась на него – и поднимать их не стала.
Он любовался ею, когда она сказала: «Ты врешь! Я вижу черное облако над тобой, Антон! Скажи мне правду: что случилось сегодня?» И он ответил, давясь отчаянием, неуверенностью и ревностью, что Кронин – здесь, в Лисьих Бродах, и, похоже, ищет ее, но при этом мало что помнит. Он любовался, когда она на секунду закрыла глаза, а потом сказала: «Плевать. Я не люблю его больше. Он жалок. Но не смей его убивать – ты обещал мне».
Он любовался ею сейчас, когда она так игриво издевалась над Крониным:
– Ну же, Макс. Ты искал меня – и нашел. Неужели тебе нечего мне сказать?
Кронин по-прежнему не глядел на нее, и Юнгер вдруг желудком, кожей почувствовал, как ее это бесит.
– …Или дело в том, что ты искал пленницу? Думал, здесь меня истязают, да, Макс? Вот я – целая, невредимая, а ты, похоже, не рад. Предпочел бы найти меня покалеченной… И спасти. Геройски. Ведь ты герой. Да, Макс? Посмотри на меня, – она сорвалась на крик. – На меня смотреть, я сказала!
Кронин медленно, по-прежнему глядя в пол, поднялся и подошел к прутьям. Глухо брякнула железная цепь, тянувшаяся от кандалов на его ногах к массивному штырю в углу клетки, и Елена отступила на шаг – так отходят от непредсказуемого дикого зверя, даже если он за решеткой. Кронин поднял голову и, наконец, посмотрел на нее. Сверху вниз.
– …Ты всегда во мне видел то, что сам хотел видеть. Беспомощную и слабую самку. А теперь, Максим, кого ты видишь перед собой?
– Я вижу подлую и злобную самку.
Она улыбнулась этой своей ледяной улыбкой, от которой становится холодно между лопаток, будто за спиной распахнули форточку. Юнгер знал эту улыбку. Раньше Элена так улыбалась ему, а Максу – совсем иначе. Вот теперь все стало наоборот. Теперь все стало как надо.
– Ты видишь перед собой главу лаборатории «Отряда-512», – сказал Юнгер. – Я доверил Элене должность.
Кронин вдруг зажмурился – как-то по-детски старательно, будто ждал, что вот сейчас откроет глаза и морок исчезнет, – а спустя секунду, убедившись, что все осталось на месте, оглядел барона Юнгера и Элену спокойно и чуть насмешливо. Макс всегда умел перевоплощаться в раненого ребенка, а потом обратно в сурового альфа-самца, а Элену эта метаморфоза всегда покоряла. «Это кронинская харизма, – говорила она. – Дар от Бога. Превращать даже слабость в силу». Юнгер быстро взглянул на Элену. Лицо ее оставалось бесстрастным.
– Головокружительная карьера, – произнес Кронин. – Расскажи мне об успехах моей жены, Антон, чтобы я мог гордиться. Сколько людей она здесь замучила до смерти?
Барон скривился:
– Вот только не надо, Макс. Мы не мучаем здесь людей. Мы занимаемся здесь наукой. Вот, погляди, прелюбопытный эксперимент, – он указал на тесный вольер напротив, с заиндевевшим стеклом. – Что ты видишь, Макс?
– Я вижу двух запертых, голых, умирающих от холода людей, мужчину и женщину. Они пытаются друг друга согреть. И вижу вас двоих. Вы – опасные сумасшедшие. Вы убийцы.
– Сумасшествие идет рука об руку с гениальностью, не так ли, дружище Макс? А вот ты, как я вижу, стал человеком несколько… ограниченным. Мы с Эленой помним тебя другим. Сейчас ты просто не видишь всей картины… не видишь картины в целом… Тебе кажется, мы убиваем этих людей, – а мы делаем их сильнее! Там минус двадцать, Кронин! Они сидят там уже неделю! Они – сверхлюди! Вот что я с ними сделал. Увы, пока что я не добился от них самого главного…
