Ей снился цирк. Она сидела в первом ряду между Юнгером и Аристовым, а на сцене метал ножи в живую мишень неподражаемый Максим Кронин. Все тот же сон, который снился ей тысячу раз, который снился ей каждую ночь. Тот сон, в котором она все делала правильно. В котором она не сбегала с Антоном в антракте, а оставалась с мужем в Москве.
– Пора, Элена, – как всегда, сказал Юнгер и взял ее за руку.
– Я не поеду! – она отдернула руку.
На этом месте ему полагалось встать и уйти, а ей остаться и послать воздушный поцелуй Максу, но сегодня все почему-то пошло не так. Не так, как снилось ей каждую ночь в утешительных несбыточных снах. Но и не так, как случилось в жизни.
Антон опять схватил ее руку, стиснул до боли – и вдруг рванул на себе пиджак и рубашку, и прижал ее руку к открытой, кровоточащей ране в груди.
– Смотри, Элена, что ты со мной сделала! Но не надейся, дрянь! Ты меня не убила.
Она увидела над его головой желтовато-кремовый ореол. Цвет нечищеных зубов. Его настоящий цвет. У тех, кто снится, тех, кого создал твой разум, цветов не бывает.
– Ты вошел в мой сон, – сказала Елена.
– Это только начало. Я тебя уничтожу за то, что ты меня предала.
– А на что ты рассчитывал? – включился в разговор Аристов. – Что она предаст только Макса?
У Аристова над головой переливался круг цвета стали. Это значит, он тоже вошел в ее сон.
Свободной рукой она попыталась ударить себя по щеке, чтобы проснуться, но полковник перехватил ее руку. Теперь они держали ее вдвоем.
– Вы хотели подсунуть мне мертвую воду вместо живой, Елена Августовна. Вы, похоже, забыли, с кем имеете дело. Но теперь условия нашей сделки меняются. Вы отдадите мне эликсир. Отдадите красную киноварь. Если нет – я вас уничтожу. А вместе с вами – весь город. Кронина я заберу с собой.
– Кронина теперь не так-то просто «забрать». Я вернул ему память! – Юнгер захохотал и уставился на арену, на Кронина, пустыми глазами – голубыми кругляшами без ресниц и зрачков. Похоже, чтобы заснуть, он вколол себе морфий.
– Я не могу вам ничего отдать, Аристов, – сказала Елена. – Нам не удалось получить эликсир от подопытных. Все, что есть, – у Юнгера. Маленький хрустальный флакончик, – она попыталась высвободиться, но они держали ее мертвой хваткой.
– Там достаточно, чтобы оживить авангард! – воскликнул Юнгер с восторгом. – Теперь, когда мне известен ключ к Успыльнице глиняных воинов.
– Мне он известен тоже. – Полковник зевнул. – Этот сон становится скучным. И представление тоже.
Он кивнул на арену, по которой медленно, ленивой осенней мухой кружил на мотоцикле Макс Кронин:
– Сновидец из вас так себе, Елена Августовна. Вы не держите сон. – Аристов встал. – Мне все равно, кто отдаст мне красную киноварь. Если завтра я не получу эликсир, я уничтожу вас всех. Я сотру с лица земли Лисьи Броды.
Полковник Аристов приподнял край элегантной шляпы – и кресло его опустело.
– А я пока побуду с тобой, Элена, – сообщил Юнгер, и из уголка его рта свесилась мутная нить слюны. – Не могу проснуться, пока действует морфий.
Он вытащил ее на сцену, заставил раскинуть руки, как на кресте, и привязал ее ремнями к бархатной черной стойке. В ладони ее вложил спелые апельсины – и вернулся в зрительный зал.
Она не держала сон. Макс Кронин, в глухой повязке, метнул свой нож – и нож вошел ей в живот, и пригвоздил ее к черной стойке, как булавка коллекционную бабочку. Юнгер захлопал в ладоши.
Елена улыбнулась, махнула Максу рукой, и только когда изо рта ее вытекла струйка апельсиновой липкой сукровицы, она с криком проснулась.
Глава 8
Она сидит на кане, скрестив босые, бледные ноги, и смотрит, как огонь вылизывает синими и рыжими языками чугунный котелок в очаге. Я прикрываю дверь – тихонько, чтоб не разбудить Настю, – и подхожу к ней. Она говорит:
– Я тебя ждала.
В ее глазах и на крышке золотых часов, висящих на шее, отражается пламя.
– Твоя жена оставила мне часы. Сказала, что не пользуется подержанными вещами. В отличие от меня.
Я отвечаю:
– Прости ее. И меня прости, Лиза.
Я сажусь на кан рядом с ней. Я слышу запах ее волос. Ее волосы пахнут горящим лесом.
– Я пришел, чтобы ты дала мне оплакать моих мертвецов. Мне нужно Пробуждение Третьей Лисы. Последняя порция твоего зелья.
Она кивает на котелок:
– Я же говорю, что тебя ждала. Все уже готово.
Она встает, снимает с огня котелок и наливает отвар в пиалу. Сосредоточенно дует на пар, как будто остужает чай для ребенка. Потом протягивает мне пиалу в сложенных лодочкой полураскрытых ладонях. Я принимаю отвар, и наши пальцы соприкасаются. Ее руки впервые теплые.
Я делаю глоток – и становится больно глазам, и мой мир заволакивается дрожащей, непроницаемой пеленой, и она отгораживает, скрывает от меня и черноволосую женщину, и ее очаг, и ее спящего за ширмой ребенка.
А когда пелена спадает, превратившись в воду и соль, я стою с пиалой на пристани у черной реки. Я отхлебываю еще – и вижу всех моих мертвецов. Они молча окружают меня кольцом. Тут и Филя с высовывающейся из простреленного кармана игральной картой, он таращится на меня нарисованными глазами и постукивает перед собой по песку бильярдным кием, будто слепой. Тут чекист с торчащим из горла куском стекла, выковыривает из штруделя яблоки негнущимися окоченевшими пальцами. Тут солдатик со свастикой на плече, он держит в левой руке оторванную правую руку; он протягивает мне эту руку ладонью вверх, как будто ждет подаяния. Тут китайцы и немцы, русские и японцы, и многих я даже не знаю в лицо. Тут надсмотрщик из лагеря «Гранитный», вместо головы у него круглый камень с нарисованными глазами и ртом, он придерживает этот камень двумя руками, но все равно роняет в песок – и его подбирают и водружают обратно капитан СМЕРШ Степан Шутов и его старшина. Старшина мусолит в истлевших губах потухшую сигарету, и пар над черной водой сворачивается в колечки, и они улетают в небо, эти колечки; они пахнут убитыми птицами.
И я делаю третий глоток, и ко мне приближается Флинт в венке из ромашек верхом на бледной кобыле. И я плачу, и глажу ее седую мертвую морду, и снимаю с гривы нити засохшей тины.
– Глянь, Циркач, тут целый парад! – хихикает Флинт. – Я буду командовать. Пей!
И я пью. И к пристани причаливает паром.
– Ну-ка строимся! – орет вор.
Его окрик разрывает кольцо мертвецов, и они послушно выстраиваются в молчаливую очередь и гусиным шагом бредут к парому, как зэка к штольне.
– Ты не думай, я им не вертухай, – шепчет вор. – Вертухай наш – вон.
Он указывает на паром испачканным в земле пальцем, и я делаю новый глоток – и вижу паромщика. У него нет возраста, но много имен. В узких прорезях его глаз тлеют красные угольки.
