– Это на другом полюсе, – говорит Ника.
– Ах да, верно… Но именно так я себя и чувствую – на другом полюсе, страшно далеко от моей прошлой жизни…
Жду, что Ника придумает еще какую-нибудь колкость, но она молчит. Мы стоим со свечами в руках, сквозняк колышет слабые огоньки.
– Так каких святых вы хотите поблагодарить? – спрашиваю я.
Ника в ответ качает головой:
– Я уже поблагодарила. Наверняка они все здесь, эти святые. Давайте я вам лучше расскажу, где я видела их иконы. Вам будет любопытно… Можно мы тут присядем? – Ника показывает на скамью, стоящую у стены, и мы садимся. – Сначала о том, почему меня арестовали. Это все подстроил Зорин…
– Зорин? – Я невольно хочу сжать кулаки, но левая рука забинтована, а в правой – свеча.
– Да, – кивает Ника. – Уверена, что он. Больше некому. Меня притащили в СНК, подбросили какую-то наркоту и собирались упечь всерьез и надолго. Это – заказное беззаконие. Сейчас – обычное дело…
– Господи, Ника… За что же он вас так ненавидит?
– Отец Глеб, да хрен с ним… Ой, извините, – спохватывается она. – Тут нельзя ругаться… Да ч… с ним, с этим Зориным! Не важно, за что он меня ненавидит. Думаю, он больше всего себя ненавидит, а во мне просто отражается – такой, какой он есть. Еще думаю, что он предал меня спьяну, в полубреду. Он и набросился на меня в невменяемом состоянии… Он гибнет, отец Глеб, вы же видите. Гибнет, и его уже не спасти… – Ника печально качает головой. – Но Зорин – это присказка. В общем, привозят меня в СНК, запихивают в изолятор. Я сижу, грущу, понимаю, что шансов вырваться нет. И вдруг те же, кто меня сцапал, с почетом везут меня в Чистый переулок…
– Куда-куда? – изумленно переспрашиваю я.
– В Чистый переулок… Вы правильно догадываетесь, отец Глеб, – везут прямиком во дворец Святейшего, и там меня встречает ваш знакомый Артемий. А он, как мне сказали, большой начальник, тоже владыка. И вот Артемий просит… Нет, требует, чтобы я немедленно пошла к Его Святейшеству и избавила того от боли… Да-да, именно так. Оказывается, это Зорин рассказал ему обо мне. И что важно – только Зорин знал, что я сижу-кукую в том самом СНК. И всесильный владыка Артемий, значит, извлек меня оттуда и пообещал вообще закрыть мое липовое дело, если я начну работать на них… Нет, наверно, это я грубо сказала – они же не гэбня какая-нибудь… Короче, обещал свое покровительство, если я окажусь полезной для них…
Какое-то время я сижу молча, пытаясь сложить нескладывающуюся мозаику: Зорин, наркоконтроль, Артемий, Владыка Софроний… Чувствую, как Ника тихо, кончиками пальцев прикасается к моей руке, в которой я держу свечу.
– Отец Глеб… И еще я должна рассказать вам самое плохое… Я видела сюжет в новостях, где нас выставляют последними сволочами. Конечно, вы и так догадывались, но вряд ли могли представить, насколько это может быть гадко… Помните, вы молились здесь с Ритой и Лёнькой? Так вот, каким-то образом к ним попало видео с камеры наблюдения. Тот момент, когда вы распаковывали вот этот крест. – Ника показывает в темноту, где виднеется распятие. – Вы разрезали на нем пленку, чтобы помолиться. А они представили это как какой-то дикий ритуал. Типа, сатанинский, что ли. Короче, как что-то жуткое… Вот… – Ника опускает глаза. – Отец Глеб, я хотела, чтоб лучше вы сейчас, заранее это узнали и были готовы к тому, что вас ждет… Что всех нас ждет…
Пытаюсь успокоиться, но рука со свечой дрожит так, что огонек пляшет.
– Ну что же, – печально говорит Ника. – Мы ведь понимали, как все будет… Меня они тоже ославили как наркоторговку. А Костамо – как пьяницу и дебошира. А Сашу-Пашу – как извращенца… И еще сказали, что мы – террористы, захватили детей в заложники…
Пытаюсь представить, что пережила Ника и вообще – что происходит за стенами хосписа, и начинает казаться, что вокруг больше нет привычного мира, а есть какие-то змеиные джунгли, которые подступают все ближе, хотят оплести, задушить, сожрать…
– Знаете, до сих пор не верю, что мне удалось вырваться, – говорит Ника, – это и есть то самое чудо, за которое я должна благодарить. Откуда ни возьмись появился человек – тамошний доктор. И вывел меня. Представляете – в костюме монашки!.. Отец Глеб, – перебивает себя Ника, – кажется, вы не слушаете. Я понимаю, вам сейчас не до моего чудесного спасения, но… Ведь мы все делаем правильно, да?..
Ника осторожно вытаскивает из моего кулака свечу – расплющенную, догоревшую до самых пальцев – и гасит, подув на нее.
– Ника, милая… – я отрицательно мотаю головой. – Не думайте, что я вас не слушал… Конечно, эта ложь обо мне… Наверно, для меня ничего не может быть хуже такой лжи, но… Вы правы, давайте вопреки всему верить, что все делаем правильно… И что те, кого вы сейчас благодарили за помощь, тоже видят это…
– Ладно, давайте. – По ее губам пробегает печальная улыбка. – Давайте, если от этого будет легче. Главное, чтобы это не оказалось самообманом… – Ника устало трет глаза. – Я сегодня еще не ложилась. До полуночи работала, моталась с капельницами. Потом сидела с Марией… Знаю, что вы молитесь за нее, спасибо…
– За это не нужно говорить «спасибо», мне по-другому нельзя. Если бы я умел ставить капельницы – ставил бы капельницы. Я знаю молитвы – вот и молюсь… А если бы умел то, что умеете вы, – вырывается у меня…
Ника качает головой:
– Не надо, отец Глеб. Вы не знаете, о чем говорите…
Смотрю на Нику. Ее синяки заметно побледнели. Впервые замечаю, какая она еще юная, совсем девчонка…
– Отец Глеб, я еще хотела спросить… Вы, кажется, были первым, кто увидел Марию без сознания у Алешиной кровати?..
– Да, так получилось, – говорю я. – В ту минуту я еще не знал, что вас арестовали. Заглянул в Алешину палату. Там был полумрак, шторы задернуты, и я не сразу понял, кто лежит на полу. Потом смотрю – Мария Акимовна. Она лежала на спине. Я наклонился к ней. Показалось, она не дышит. В палате все было разбросано. Алешина подушка, одеяло, даже пеленка, которая была под ним, – все валялось на полу. Но сам Алеша спал, тихо, спокойно… Вообще, я мало что запомнил, потому что испугался за Марию Акимовну, не понимал – жива ли она. Побежал за помощью… Да. Еще одна странная деталь, из-за которой я подумал, что кто-то пробрался в хоспис и отравил ее. На полу валялся пластиковый стакан, и в нем были остатки какой-то жидкости – странной, мутно-белой. Помню, этот стакан бросился мне в глаза, потому что прямо на него падала полоска света сквозь щель в шторах… Дина и Яков Романович потом так и не смогли понять, что это была за жидкость. Дина Маратовна сказала, что похоже на разбавленное молоко. Но откуда оно взялось в Алешиной палате?.. Алеша был очень слаб и долго спал – как обычно после приступа… Но когда это все случилось, они оставались вдвоем не больше четверти часа. Таких коротких приступов не бывает. Значит, я думаю, Алешина боль опять перешла к Марии и сделала с ней такое… Ника, вы сейчас были у нее. Как прошла ночь? Есть хоть что-то обнадеживающее?..
