А сейчас мне трудно собраться с мыслями, чтобы ответить священнику. Опять мне становится жарко, опять прошибает пот. Распахиваю пальто, роюсь в сумке, ищу салфетки, но салфеток нет, вытираю лоб рукой. Догадавшись, что мне нужно, отец Глеб протягивает носовой платок – белый, чистый, аккуратно сложенный. Уж не помню, когда видела настоящий носовой платок! Вытираю лицо и шею под воротником свитера. Замечаю, что отец Глеб при этом деликатно отворачивается, будто я делаю что-то такое, интимное. Машинально возвращаю ему платок, но, уже протянув руку, понимаю, что это как-то странно, платок теперь – влажный, мятый. Однако отец Глеб берет платок как ни в чем не бывало, сует в карман своей безрукавки. Его сдержанность нравится мне, хотя порой кажется наигранной – настолько она не вяжется с его яркой, почти актерской внешностью.
Вдруг совсем не к месту вспоминаю, что Дина сказала про отца Глеба и Зорина, и не могу сдержать улыбку.
– Вы, кажется, улыбаетесь чему-то хорошему, – говорит священник.
– Да так, глупости, – отмахиваюсь я. – Не имеет отношения… А то, что вы сказали про дверь и про того, кто за ней… Дайте мне над этим подумать.
– Вот это да! – лукаво говорит отец Глеб. – Уже вижу себя на Доске почета…
– Ну-ну, не задавайтесь, – качаю я головой. – Со мной не так все просто!
– Да уж, – вздыхает отец Глеб. – Ника, извините за профессиональный вопрос, вы крещеная?
– Да, крещеная, – киваю я. – В полгода заболела чем-то непонятным. Родители таскали по врачам, а когда стало совсем худо, бросились в церковь. В холодной церкви меня простудили, дошло до воспаления легких. Уже совсем со мной попрощались, но через пару недель я выздоровела – и от пневмонии, и от той непонятной болезни… Такая история.
– А родители говорили, под каким именем вас крестили?
– То есть как? Под моим, конечно.
– Понимаете… В наших святцах нет Вероники. Хотя святая с этим именем жила еще в первом веке… В общем, путаница… Но это не так важно, главное, что крещеная…
– Отец Глеб, – вздыхаю я, – не разочаровывайте меня. Разве тот, о ком вы говорили сейчас, не знает, что я – это я, а вы – это вы, как бы нас ни крестили и ни перекрещивали!..
Священник молчит. Если он начнет возражать, наш разговор станет бессмысленным, и ни к чему продолжать его. Но отец Глеб начинает говорить о другом:
– Знаете, меня сегодня огорошил этот паренек, Лёня…
Глаза священника становятся печальными и растерянными – такими, как в первые секунды, когда я подошла к беседке.
– Я был в храме, – продолжает он, – Лёня пришел, отозвал меня в притвор и сказал: «Отец Глеб, пожените нас с Ритой, мы же скоро умрем, так пусть Бог, или кто там главный, знает, что мы – вместе, чтобы и там мы были вместе…» Так и сказал – «или кто там главный»…
Я замираю. Невольно ставлю себя на место священника: понятно, что он не имеет никакого права «поженить» Риту с Лёнькой – ни светского, ни церковного. А с другой стороны – прекрасно представляю полубезумные глаза влюбленного Лёньки, что-то, наверное, слыхавшего про романтические тайные венчания, может даже читавшего «Ромео и Джульетту»… Хорошо еще, что отец Глеб не все знает про эту сладкую парочку! У Лёньки с Ритой – любовь. Настоящая, сумасшедшая, по полной программе – такая, которую едва выдерживают их слабые, тающие тела. Несколько дней назад следствием этой безудержной любви стало кровотечение, которое едва не погубило Риту, – она боялась сказать кому-нибудь, боялась позвать на помощь. Спасибо Дине, которая как будто что-то почувствовала и зашла осмотреть ее… И что с ними делать? Запретить встречаться? Запереть? И разлучить раньше, чем это сделает смерть? Нет, не знаю… Знаю только, что завидую им, как никому на свете.
– А вы? – осторожно спрашиваю я священника. – Вы что ему ответили?
– Я… Стоял перед ним, молчал, наверное, целую минуту. Вижу – он уже побелел от волнения. Понимаю, что сейчас для него нет ничего важнее моего ответа, а может, и никогда в жизни ничего важнее не было…
Отец Глеб замолкает, растерянно смотрит перед собой, будто опять переживает то вчерашнее волнение. Я не тороплю его. Честно сказать, я сама сейчас с замиранием жду его ответа.
– Я сказал: обвенчать вас не могу… И сразу увидел в его глазах такое отчаяние, что поскорей добавил: но есть другой, и даже более правильный способ заявить Богу, что вы – вместе. Для этого нужно нам втроем помолиться в главном месте храма – перед иконой Спасителя. Помолиться самыми сильными, самыми главными молитвами, которые вы повторите за мной. И потом скажете Богу, что любите друг друга и что самое большое ваше желание – никогда и нигде не разлучаться… Смотрю, Лёня задумался. Наверное, прикидывал – не морочу ли я ему голову, как ребенку, которого отговаривают от глупой затеи. Видя его сомнения, я сказал, что ни за что не стал бы лукавить в таких вещах, потому что это – большой грех, тем более для меня, для священника. И еще добавил: часто бывает, люди даже под венцом не уверены, что хотят навсегда быть вместе. Это огорчает и даже оскорбляет Бога. Потому что для него верность и преданность – самое главное в людях. И значит, тебя и Риту Бог обязательно услышит.
Смотрю на священника почти в смятении. Вроде снова речь о нелепых обрядах… Но что надо было сказать этому несчастному счастливому Лёньке? Что никакой Риты там не будет и вообще ничего не будет, что через несколько дней или недель они просто исчезнут – друг для друга и для всех? Исчезнут, даже не поняв, кто и зачем так зло поиздевался над ними, показав им кусочек счастья, подразнив и сразу отобрав навсегда?..
– Ну, и что же Лёнька? – тихо спрашиваю я.
Священник, невидящим взглядом смотревший на город, поворачивает голову, и я вижу, что его глаза наполнены влагой.
– Лёня ушел, – говорит он. – Ушел молча и решительно. Мне показалось, он поверил мне и сейчас же приведет Риту. Ждал их около часа, но они так и не пришли…
В кармане у священника звонит телефон. Несколько секунд он медлит, будто не хочет отвечать, но все же подносит телефон к уху.
– Да… Да, сейчас приду… Ника, простите, мне нужно в храм… Очень надеюсь, что мы еще…
Я смотрю на него и вдруг начинаю искать какие-нибудь добрые, ободряющие слова… Но говорю только:
– Там Ваня к вам направлялся. Наверное, ищет вас.
Священник кивает и уходит через поляну к ельнику.
Я встаю со своего табурета, оглядываюсь на город и вижу, что дымок над домом отца Глеба стал белым и жидким.
– Отец Глеб! – окликаю я его.
Он останавливается, оборачивается. И снова меня удивляет его взгляд, на этот раз вспыхнувший радостной надеждой – будто он решил, что я все-таки скажу ему что-то хорошее.
– Ваш дом потушили.
Он улыбается и негромко бормочет что-то – кажется, опять «слава Богу».
Прикидываю, как мне лучше зайти в хоспис – с главного входа или через приемное. Можно было бы и через подвал, но днем я там не хожу – боюсь, кто-нибудь засечет, что у меня есть ключи от подвальных дверей.
