– Ну так что там с этим… с этим…
– С этим двойником, – подсказывает Савва.
– Да. Что там?
– Задержали, дело завели. – Савва опускает глаза.
– В сводке было, что избили его. Сильно?
– Полиция говорит, средней тяжести.
– Покажи-ка эту его фотографию – избитого.
Савва, не глядя, протягивает руку к Ефрему, берет у него планшет и передает мне.
На экране – бандитского обличья мужики с перекошенными лицами и воздетыми кулаками, а в центре их толпы двое дюжих нацгвардейцев тащат Иисуса Христа, схватив его за волосы и заломив руки. На нем – бледно-голубой хитон из грубой ткани, видимо из крашеной мешковины. Хитон разорван и сполз набок, оголяя худое плечо. Я приближаю лицо схваченного. Под левым глазом – рассечение, струйка крови течет по скуле под бороду. Рот тоже разбит – губы все в крови, как в красной помаде. Фотография выглядит неестественно-художественной, постановочной – словно кадр из фильма, словно картина или фреска о Страстях.
– Личность его установили?
– Да, Владыко. Некий Чуркин Михаил. Москвич. Безработный. О себе говорит, что свободный художник.
– Когда это фото в Сети появилось?
– Вчера в десять тридцать, Владыко.
– Кто первым выложил?
– Какой-то Предтеча. IP-адрес отслежен, но в базах личных данных нет.
– И видео тоже он запустил?
– Нет. С видео сложнее. Его залпом выложили с нескольких десятков адресов.
– Залпом, – повторяю я, чувствуя, как внутри разгорается гнев. – А сам ты что думаешь?
Савва, потупившись, бормочет:
– Организовано было хорошо…
– А мы, значит, сплясали под их дудку, так?
Савва молчит.
– Ну-ка, давай все сначала.
Савва вздыхает, опять протягивает руку в сторону Ефрема, и тот подает ему распечатанный на принтере листок.
– Вчера около восьми тридцати вместе с прихожанами, идущими на службу, ко входу в храм Христа Спасителя приблизился странно одетый человек в голубом балахоне, в ременных сандалиях на босу ногу, с длинными волосами, расчесанными на прямой пробор, с усами и бородой средней длины. Цвет волос – темно-русый. Глаза карие. Рост – около метра восьмидесяти…
– Это полицейский отчет? – перебиваю я Савву.
– Нет, это отчет начальника охраны XXC. – Савва наконец поднимает глаза.
– Так. Дальше.
– На плече субъекта, – продолжает читать Савва, – висела сумка из серого полотна наподобие небольшого мешка. В ней, как впоследствии оказалось, не было ничего, кроме белой остриженной шерсти, предположительно козьей или овечьей. В толпе прихожан субъект вызвал нездоровый интерес. На него оглядывались, перед ним расступались, многие снимали его на смартфоны. На входе в храм субъект был остановлен дежурным ЧОПа «Алтарь»…
– Что? – опять перебиваю я. – Какого ЧОПа?
– «Алтарь», – повторяет Савва. – Так их ЧОП называется.
Я возвращаю Савве планшет и, морщась, подвигаюсь вверх, чтобы полусидеть. Ефрем поправляет подо мной подушку.
– Так. Видео мне найди, – говорю я Савве.
Он торопливо елозит пальцами по экрану, включает видео.
В кадре – лицо двойника, еще не избитое. Оно занимает весь экран – кто-то снимает его, стоя совсем близко. Раздвоенная бородка, волнистые волосы до плеч. Причесан аккуратно – будто только из парикмахерской. Темные глаза смотрят спокойно и уверенно. Пухлые губы под короткими усами улыбаются чуть придурковатой, блаженной улыбкой. На красивом лице – маска смиренного благодушия. То, что это – именно маска, я понимаю сразу. Парень хорошо вжился в роль. Но под маской, где-то в глубине глаз нет-нет да и мелькнет огонек озорства, а иногда – тень волнения.
«Почему мне нельзя войти? Я просто хочу помолиться в вашем прекрасном храме».
Камера перебрасывается на двух растерянных охранников в штатском. Уставившись на двойника, они молчат. Через пару секунд из-за их спин появляется высокий мужчина.
– Это Хоронько, – говорит Савва, – их начальник.
«Пожалуйста, отойдите в сторону», – обращается он к двойнику.
Тот не двигается с места.
«Добрый человек, – говорит он начальнику. – Я хотел бы войти в храм».
«Добрый человек», – повторяю я про себя. Этот негодяй явно готовился. Точнее – его готовили.
И тут Хоронько допускает ошибку. Вместо того чтобы под любым предлогом оттащить двойника в сторону, увести от толпы, он начинает препираться с ним при всех – да как глупо!
«Гражданин, не могу вас пропустить, вы неподобающе одеты».
А провокатору только того и надо.
«Что же неподобающего в моей одежде, добрый человек?»
«Ноги голые, – начинает злиться Хоронько. – И рубаха… – Но сам понимает, что несет чушь. – Короче, прошу отойти, не мешать проходу граждан».
Изображение начинает дергаться. Чувствуется, что снимающего толкает прибывающая толпа. Над головами двойника и охранников – множество рук с телефонами, все снимают происходящее.
«Что же получается, добрый человек, хитон мя обличает яко несть вечерний?» – В голосе провокатора слышится ирония.
«Что-что?» – тупит Хоронько.
– А где Лопаткин с его молодцами? – спрашиваю я Савву.
– Внутри, у вторых рамок, – хмуро отвечает он. – По схеме.
«Уважаемый страж, – ласково изрекает двойник, – если мне нельзя войти, то хотя бы позовите кого-то из священников этого храма».
Тут бы остолопу Хоронько воспользоваться моментом – взять паузу, сказать, мол, сейчас позову, ждите в сторонке. Но он возьми и ляпни: «Все священники сейчас заняты».
И тут провокатор в первый раз возвышает голос. Изображая праведное изумление, он обращается уже не только к охранникам, но и к толпе: «Что же это за храм и что за священники, у которых нет времени на паству?»
«Прошу отойти и не мешать!» – Хоронько начинает плечом теснить двойника, но лишь разворачивает его лицом к толпе. «Братья и сестры! – Провокатор простирает руки над головами. – Взываю к вам! Обратимся вместе к бдительным стражам этого храма! Как о милости прошу – всего лишь войти и помолиться нашему небесному отцу!..»
Ах выродок! К отцу он пришел!..
В следующую секунду кадр перекашивается, мечется – снимающего отталкивают в сторону. Появляется спина бритоголового детины в кожанке. Обеими руками он вцепляется в хитон двойника и тащит его из толпы. Камера пытается поспеть за ними. В кадр влетают еще несколько парней в черной коже. В рассыпающейся толпе провокатора валят на гранитные плиты площади, начинают яростно топтать и пинать. Как из-под земли вырастают четверо нацгвардейцев. Ведут себя странно: раскинув руки, раздвигают толпу, словно освобождая место для драки, хотя скорчившийся на земле двойник явно не собирается драться. Еще с полминуты продолжается избиение. Наконец двое гвардейцев хватают ряженого, вздергивают вверх, ставят на ноги и волокут к автобусу без окон, расписанному хохлатыми нацгвардейскими орлами. Камера снова дергается и застывает на куполах XXC, горящих золотом под темно-серым небом.
