— Не холоднее, просто ветер поднялся, — почесал я небритую щеку.
— Крылик, а что ты принес? — не удержалась Алиса.
— Вот, — вытащил тот несколько тюбиков. — Шампунь, бальзам для ополаскивания, какие-то крема.
С ловкостью диких кошек Алиса с Корой вцепились в «подарки». Причем, большая часть досталась моей пассии. Правда, совсем ненадолго. Поразглядывав тюбики, Алиса отдала несколько их них своей подруженции по несчастью.
— Крыл, я же сказала, мне нужен крем для чувствительной кожи. А ты взял для жирной.
— Алиса, совесть имей, — ответил вместо пацана я. — Тут тебе что, «Золотое яблоко»? Иди давай, не мешай.
— Может, я послушать хочу.
— Потом все всем расскажем, — настроения играть в демократию не было.
Я подождал, пока мы не остались в комнате вдвоем. Вдалеке слышалось недовольное бормотание Алисы, а совсем рядом щелкали в буржуйке подлокотники сломанного кресла. От лака, которым их покрывали, немного слезились глаза и щипало в носу.
— Ну что, Крыл?
— Пляши, дядя Шип, — улыбнулся он. — Ну, так моя мама говорила.
— Так и говорила: «Пляши, дядя Шип»?
— Нет, просто говорила, чтобы плясал. Блин, сбил ты меня. В общем, вот.
Он достал из инвентаря пятилитровую баклажку с водой и поглядел на мое удивленное лицо, явно довольный реакцией. Еще бы, мы в последнее время пили талую воду, полученную из снега. Да, пусть пропущенную через допотопную систему фильтрации из ваты, угля и бумажных салфеток. Вата использовалась для механической очистки, уголь убирал хлор и все его соединения, салфетки устраняли взвеси, не способные растворяться. Другое дело, что и менять подобный фильтр приходилось часто.
А тут вода. Я скрутил крышку. Самая настоящая. Чуть пахнет металлом, но это ничего. Уж всяко лучше того, что мы пили.
— Где? — только и спросил я.
— Далеко, — протянул мне руку Крыл.
Быстро обменявшись данными, я открыл свою карты. Далеко — это пацан меня пожалел. Конечная точка маршрута Крыла находилась чуть дальше места, где волки боялись срать. Я изменил масштаб, прикинув, сколько бы нам пришлось идти туда пехом. Выходило, что четыря-пять дней бодрым маршем, не меньше. По тому, прошлому Городу, не занесенному снегом.
— Я не знаю, как у Голоса это получается, но там нет зимы, — сказал Крыл. — И вода есть. Ну, это ты и сам понял. А главная улица очень странная, она намного шире наших.
— Границы районов, — кивнул я, вспомнив то, о чем говорил Голос.
Значит, наказан действительно не весь Город, а только мы.
— Я прочертил там небольшую линию границы красным, сколько успел разведать. Теперь хотя бы знаем, где спасение. Да, дядя Шип?
Вопрос, что называется со звездочкой. С одной стороны, Крыл прав. Там есть вода и тепло. Это из плюсов. Из минусов — мы не знает, что нам грозит? С кем придется столкнуться во время путешествия и кто ждет нас в конечной точке? И опять же, нам нужно будет отстраивать укрепления заново. Здесь мы максимально защищены. Даже от проклятых грызунов, крохотная часть полчищ которых таки добралась до высоких стен нашей крепости. И была незамедлительно уничтожена.
— Надо думать, — сказал я.
— Ой, Шипик испугался, — прокомментировала мои слова Бумажница. — Храбрый Шипик наложил в штаны. Он готов всю жизнь прожить в этой ледяной цитадели, лишь бы не высовываться за стены.
— Заткнись! — буркнул я.
— Да я вроде молчу, дядя Шип, — пожал плечами Крыл.
Дожили, я теперь на валькирию вслух реагирую. Тревожный звоночек. А что будет дальше?
— Что-нибудь еще заметил? — спросил я Крыла.
— Два новых очага, — отрапортовал пацан. — Я их там пометил. Небольшие кстати. Можно их…
— Нет, — резко обрубил я, зная, куда клонит Крыл. — В жопу Голос и его игры. Пусть сам вычищает свои очаги. Рисковать не будем.
Разведчик пожал плечами, даже не пытаясь оспаривать мое решение. Знал, что это все равно бесполезно. Я же продолжал изучать карту: шесть очагов, два из которых свежие и на значительном расстоянии друг от друга (появились явно после очередной волны), корявые пометки Крыла по поводу целых кварталов, жирная красная точка в отдалении… Так, стоять, бояться!
— Это что за отмеченная фигня к западу от ближайшего к нам очага? — спросил я.
— А… я еще не говорил, что ли? — протянул пацан, но глаза забегали.
Вот много чего Крыл умел, а вранье в список его талантов не входило. С точки зрения житейского быта — плохо, для меня же просто отлично.
— Рассказывай.
— Помнишь алтарь за кварталом людоедов? — сказал Крыл и поежился. Явно не от холода. Пацан уже отогрелся.
— Ну!
— И этого ненормального, который там был?
— Крыл, не тяни кота за причинно-следственные связи.
— Вот там что-то похожее. Точнее, такой же мужик. В плаще длинном с капюшоном и все такое. Только он странный…
— А первый-то был нормальный, я и забыл.
— Нет, дядя Шип. Он неподвижно стоит, вроде статуи. А глаза живые. Я когда приземлился там, на него взглянул, кожа дыбом встала. Захотелось бежать, куда подальше. Хотя, чего там, я и сбежал. Духу не хватило вернуться и осмотреть все, как следует.
Наверное, Крыл единственный из нас, кто мог говорить о своем страхе искренне. Ему многое прощалось в силу возраста. Меня самого пробрало при воспоминании о проклятом жреце, но был и еще один интересный момент. Фанатик представлял собой нечто вроде живого существа. Которое, как подсказывало мне внутренне чутье, вполне можно поглотить и на время забыть о грозящем сумасшествии.
Осталось всего ничего — дождаться волны, когда вся мерзость выползет наружу, а статуя оживет. Вот это существенный минус, учитывая, что последняя волна была неделю назад. А выходить придется заранее, туда пехом часа четыре, если не больше. И что делать?
— Дядя Шип, только не говори, что ты собрался…
— Хорошо, не буду, — ответил я. — Все, Крыл, иди, отдыхай, мне подумать надо.
Этого мне сделать, конечно, не дали. Бумажница была тут как тут.
— Что, Шипастый, собрался куда-то? Даже чайку не попьешь? Зачем подставлять под удар всю группу? Нам же так хорошо с тобой.
Пришлось применить немалую выдержку, чтобы ничего не ответить ей. Кстати, остальных пару дней вообще не слышно. Хотя Женщина и тот же Хриплый любили поболтать. Чего с ними эта стерва сделала?
Но в одном Бумажница была права. Рисковать остальными ради собственного психического здоровья — это слишком даже для такого эгоиста, как я. Оставалось одно. Самое мерзкое и неприятное — разговаривать. А точнее — признаваться в своей ущербности.
