Губы все так же периодически трогают нежную дрожащую кожу живота, пальцы неумолимо двигаются…
А еще он беспрерывно что-то шепчет.
Я не понимаю, что, речь родная, но странно певучая, более гортанная, чем мне привычно. И этот ритм, так жутко и правильно совпадающий с тем, что он сейчас делает со мной, тоже сводит с ума.
Неожиданно и страшно.
Я не могу себя больше контролировать, совершенно не управляю своим телом, кричу, извиваюсь, сжимаю бедрами его ладонь…
Подол платья не позволяет толком сделать вдох, ничего не видно, я схожу с ума от ощущений!
И окончательно теряюсь в окружающем мире, дрожа и комкая покрывало безвольными пальцами вытянутых над головой рук. Азат еще в самом начале определил их туда и все это время держал за запястья, не позволяя бороться.
Судороги, сладкие и сумасшедшие, прошивают тело еще долго. Кажется, что вечность.
А затем все прекращается.
Зверь откатывается с меня, но не уходит.
Чувствую, как прогибается под его весом кровать сбоку.
Руки мои освобождаются, но я не тороплюсь убирать подол от лица.
Потому что то, что сейчас случилось… Ох… Это так стыдно… Это так неправильно… Порочно.
Он что-то сделал со мной, как-то заставил… Это чувствовать. Я не хотела! Не хотела!
— Хорошо пахнешь, сладкая, — низкий, хриплый голос бьет по нервам.
Я приспускаю подол до уровня глаз, пряча огненные щеки.
Кошусь на Азата, молчаливо лежащего рядом.
Его лицо невероятно довольное. Глаза горят, губы изгибаются в усмешке.
Он подносит к лицу свои пальцы, нюхает их.
И до меня не сразу доходит вся пошлость, вся порочность этого простого жеста.
А когда доходит… Хочется опять спрятаться. И плевать, что живот голый… В конце концов, он его уже видел. И не только видел. Трогал. Целовал.
И… И…
Стыд накатывает с такой силой, что я все-таки прячусь опять за подолом, а еще отворачиваюсь от безжалостного мужчины, только что сделавшего со мной совершенно немыслимую вещь, поворачиваюсь на бок и подтягиваю ноги к груди.
Пусть он уйдет… Пожалуйста, пусть он уйдет…
— Так мы тоже попробуем, сладкая, — ладонь определяющим жестом ложится на мое бедро, ведет выше, по талии.
У меня нет сил реагировать, слишком шоковое состояние.
— Но потом. На сегодня хватит.
Он встает, матрас упруго принимает прежнюю форму, меня даже подбрасывает от контраста положений.
Я по-прежнему лежу на боку, подтянув ноги к груди, в голове ни одной мысли, только ужас от случившегося. И стыд, дикий стыд.
Я даже не осознаю слов Азата, настолько сейчас не в себе.
И не сразу понимаю, что меня заботливо укрывают пушистым легким одеялом…
Глава 15
На следующее утро дверь в моей темнице оказывается незапертой.
Я это не сразу замечаю, даже в голову не приходит проверить после вчерашних бесполезных попыток выбраться.
Само пробуждение не радует, потому что практически сразу приходят воспоминания о случившемся позоре.
Зверь… Ох, какой же зверь! Не зря мне так показалось сразу, с первого взгляда, еще там, в клубе.
Я долго лежу, укрывшись с головой тем самым покрывалом, что так милосердно набросил на меня Азат.
Лежу и пытаюсь удержать дрожащие от стыда и негодования губы.
Мыслей о том, что делать, как выбраться, нет. Мне кажется, что их уже и не будет.
Вчерашняя моя смелость, отрешенность, когда я наивно думала, что позволю ему все, лишь бы выбраться из западни, кажется глупостью недалекой девушки.
Если он собирается продолжать со мной такое делать… Я не смогу ощущать себя прежней. А, если не буду прежней, значит и то, о чем мечтаю, станет смешным и ненужным.
Неизвестно сколько я так умудряюсь пролежать, жалея себя и мучаясь угрызениями совести, но все же приходится выбираться.
Муки совести и обида на происходящее — это, конечно, серьезный довод, чтоб лежать и не двигаться, но организм требует своё.
Подчиняюсь, встаю, ощущая себя ужасной развалиной, еще хуже, чем после того мерзкого вечера, когда меня опоили в клубе.
Ванную комнату я обнаружила еще вчера, а потому сейчас быстро делаю свои дела, а затем, в немом ужасе, разглядываю отражение в зеркале.
Взъерошенная, испуганная зверюшка, с натертыми до красноты губами и щеками, напряженно таращащаяся на меня оттуда, совершенно не похожа на ту благовоспитанную, спокойную девушку, что совсем недавно покинула самолет и настраивалась на радостное общение с родственниками.
И не знала та глупая, наивная девушка, что про нее думают эти родственники, к чему ее готовит семья…
Ох, мама и папа, за что вы так со мной? Я ли не была самой послушной в мире дочерью? Может, это мне за мои мысли неправильные? О том, что хотела покинуть родных без их благословения?
Ловлю себя на глупых догадках, злюсь.
Усмешка на лице — неожиданность. Словно из-за личины благовоспитанной, послушной меня неожиданно проглядывает кто-то другой. Чужая девушка.
У нее, у этой чужой, есть чувство собственного достоинства и планы на будущее. И она не собирается мириться. Просто затаилась на время, спряталась в уголок сознания от происходящего.
Я умываюсь, приглаживаю встрепанные волосы. Остужаю холодной водой горящие губы и щеки.
И улыбаюсь себе.
Ничего. Все будет хорошо.
Выхожу в комнату, поправляю на себе одежду, радуясь, что Зверь вчера ее все же не порвал. Правильно, зачем рвать, когда можно просто задрать и добраться до желаемого? Стыд опять опаляет щеки…
Так. Все, не будем думать о произошедшем.
Будем думать о настоящем.
Дверь я дёргаю исключительно машинально. Просто проходя мимо.
И с огромным удивлением рассматриваю открывшийся коридор.
Что это значит?
Мне можно ходить по дому?
Почему вчера нельзя было?
Может, после произошедшего, Зверь думает, что сломил меня? Укротил? Ох, и будет же ему сюрприз…
Прихватываю платок на голову, чтоб, в случае чего, закрыть лицо.
И, твердо ступая, выхожу из комнаты.
Коридор не длинный и неожиданно заканчивается большой светлой комнатой.
Она оформлена в привычном стиле, принятом на родине. И у нас в доме.
Светлые мягкие диваны, множество подушек, низкие столики, цветные коврики, кажется, домотканые. Неожиданно на стене — огромная плазма. Окна большие, светлые, выходят на все тот же водопад. Шум от него проникает в комнату, наполняет ее, словно эхом отдаваясь в стенах.
