Я увидел это, остановив внедорожник в нескольких метрах от «Porsche».
Наоми плакала, и Джессика утешала ее, гладя по плечу.
Она плакала перед тем парнем, и он смотрел на нее с таким трепетным сочувствием, от которого у меня скрутило желудок в узел необузданное желание сравнять его смазливое лицо с землей.
Я демонстративно громко хлопнул дверцей, буквально вылетая из машины, и широкими шагами преодолел расстояние, разделявшее нас. Наоми подняла голову и изумленно посмотрела на меня, как и остальные. Но меня будоражил только ее взгляд. Густая пелена слез застилала черные глаза — прекрасные, бездонные глаза, — и первым делом, оказавшись перед ней, я вытер влагу с маленького лица, которое выглядело изнуренным, имело слегка сероватый оттенок, словно она не спала всю ночь.
Мы были вдали друг друга лишь одну ночь, но всем своим естеством я ощущал уверенность, что прошло гораздо, гораздо больше времени. Это вызвало панику и слабую дрожь. Сделав глубокий вдох, я вдруг понял, что что-то изменилось. Между нами. Но я старательно пытался прогнать эти мысли прочь и сосредоточиться на том, чтобы как следует принести свои извинения и все объяснить.
— Малышка, — прошептал я предательски дрожащим голосом и прижал Наоми к своей груди.
Как только я сделал это, то получил полный недовольства взгляд брюнета. Он смотрел на меня с враждебностью, стиснув челюсти и сжав кулаки. Он хотел мне врезать, — я чувствовал, — и это желание было взаимным. Я ответил ему не менее пристальным взором, вложив в него всю недоброжелательность, которая клокотала в груди.
— Поехали домой, — наклонившись к Наоми, тихо сказал я ей на ухо.
Она ничего не ответила. Она не шевелилась и больше не всхлипывала.
Я был растерян и так же обездвижен. Видеть, как Наоми плачем — самое худшее, что только возможно себе представить. И невыносимее было лишь то, что я являлся причиной ее грусти.
Возможно, я бы даже хотел, чтобы парень на Porsche» хорошенько ударил меня.
Я кратко кивнул Джесс в знак прощания и, крепко обвив плечи Наоми рукой, повел ее к внедорожнику.
— Наоми, — неуверенно окликнул ее брюнет.
Она остановилась, поэтому и я замер на месте. Вытянув шею, она обернулась к нему через мое плечо, к которому была прижата виском.
— Ты… точно будешь в порядке? — спросил он со стремительно тающей в голосе решительностью.
Мне хотелось вмешаться и сказать, чтобы он не лез в наши дела, или я лишу его глаз и языка, чтобы он больше никогда не смог ни смотреть, ни говорить с ней. Но Наоми ответила прежде, чем я открыл рот:
— Не беспокойся, Эрик. Спасибо, — меня разозлило то, как мягко звучал ее голос. — Я напишу тебе вечером, — она обратилась к Джесс.
— Хорошо, — Джессика напряженно помахала рукой.
Я закрыл за Наоми дверь и оббежал машину, заняв место за рулем. Некоторое время я не решался завести мотор. Наоми смотрела в окно и тоже молчала. Все мои попытки начать разговор с извинений не увенчались успехом. Внутри меня происходила борьба с ревностью, которая была подобна лаве, смешавшейся с кровью, текущей по венам, целиком и мгновенно заполнившей меня без остатка.
— Почему он ошивается рядом с тобой? — с порицанием бросил я. — Тот парень.
— Что? — Наоми была ошарашена моим внезапным обвинением.
— Насколько близко вы общаетесь? — стоило мне начать, и я не мог остановиться, заткнуться, когда это просто необходимо было сделать. — Ты была с ним очень милой.
— Мы друзья, Зак, — отчеканила она. — Эрик — мой друг.
— Твой друг — Джессика. Но точно не тот болван.
— Кто дал тебе право решать за меня, с кем дружить, а кого обходить стороной?! — прикрикнула она. — Ты не должен так говорить. Ты просто… черт возьми, Зак, ты не имеешь права так говорить, когда… — Наоми резко оборвала себя, отвернулась, запустив пальцы в волосы и запрокинув голову.
Она тяжело и глубоко дышала, а я чувствовал себя последним кретином на Земле. Я позволил своей идиотской ревности овладеть здравым рассудком очень не вовремя. За вспыхнувшей злостью я легко забыл, что должен объяснить Наоми о ситуации с Шарлоттой.
— Прости. Ты права. Я действительно не должен был говорить ничего подобного. Прости. Мне очень жаль, — сглотнув, спешно проговорил я севшим от внезапной сухости во рту голосом. — Насчет Шарлотты. Я должен объясниться. Она позвонила мне вчера. Она была пьяна…
Я подробно рассказал ей о том, как все было. Наоми слушала на протяжении нескольких минут, не перебивала. Я запинался и иногда путался в словах. Я чертовски волновался, как будто был повинен во всех смертных грехах и от того, как я преподносил события, приключившиеся со мной, напрямую зависела моя жизнь.
— Я звонил и писал тебе, наверное, миллион раз, — нервозный смешок слетел с моих губ, когда я закончил. — Ты видела мои звонки? Читала сообщения?
— Да, — Наоми коротко кивнула.
Я был удивлен.
— Тогда почему не отвечала?
Она ничего не сказала, и я начал нервничать.
— Ты злишься на меня? — нежно и осторожно спросил я.
— Нет, — послышался ее шепот.
— Тогда в чем дело?
Разные, нелепые мысли отыскали путь в мою голову, и я повторил свой вопрос, чтобы исключить их.
Тогда Наоми посмотрела на меня со всей серьезностью, и я заставил каждый мускул моего тела напрячься. Я был готов услышать все... ну почти, я бы вытерпел любые ее ругательства, если бы она вдруг разозлилась. Честно говоря, я ждал этого. Выплеснув злость, она почувствовала бы себя лучше. Приняв ее негодование, я бы успокоился, потому что стало бы гораздо проще искать новые точки соприкосновения.
Наоми продолжала испытывать меня немигающим, пронзительно утомленным взглядом, от которого мне стало не по себе.
— Давай сделаем перерыв.
Мы сидели на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и вдруг салон автомобиля показался мне чертовски тесным — размером с птичью клетку, — но тем же временем я и Наоми оказались по разные стороны бескрайней непроглядной пропасти.
ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
— Это невыносимо. Каждый день мириться с мыслью, что ты не принадлежишь мне. Что теперь ты принадлежишь кому-то еще. Знаю, что ревновать к ребенку чертовски глупо, но мои чувства… Зак, если бы я только могла контролировать их! Я, правда, пыталась сохранить все, как есть. Я люблю тебя. Люблю очень сильно, и это не изменится…
Проклятье.
Ее голос в моей голове. Опять.
Нет.
Он всегда там — в недосягаемой, крошечной части мозга. Но я слышал его повсюду и всегда, словно мое сознание сделало аудиозапись того разговора в машине, четыре дня назад, и прокручивало слова снова и снова. Чертов замкнутый круг. Заевшая кассетная пленка, разрушающая мою заблудившуюся в сомнениях и тоске душу.
