– Желаниях? – Шура уставилась на Игната, распахнув глаза. – Каких ещё желаниях?
– Любых, – развёл руками Игнат. – Неужели ты ничего не хочешь? Совсем ничего? Попробовать свежевыловленного краба-стригуна, скупить половину Озона этих твоих бусинок для ободков, сумочку, босоножки, книжку, выучить итальянский, смотаться на выходные в Норвегию? Секса, наконец! Не со мной, бес со мной… – Игнат увидел, как Шура мельком перекрестилась двуперстием, в ужасе глянув на него. – С любым другим, просто так, потому что ты – молодая, сформировавшееся девушка, и желание близости – естественное желание. Неужели ничего не хотелось? Никогда?
– Хочу стать хорошей женой, – буркнула Шура, кажется, не веря самой себе.
Хорошие жены вслед мужьям вазы не бросают. Хорошие жены сидят дома, занимаются домашним хозяйством, рожают детей, а не высказывают претензии о запахе чужих духов от собственного мужа.
– Ты хорошая жена, – вздохнул Игнат и продолжил: – И я не изменял тебе. Хотел. Вовремя остановился.
– Почему?
– Почему хотел или почему остановился?
– Остановился.
– Блуд – грех, – усмехнулся Игнат. – Однажды мне сказали, что тот, кому изменил супруг, не спасётся наравне с изменщиком. Хочу, чтобы ты спаслась, Шура.
Игнат помолчал с секунду, сделал несколько шагов к замершей истуканом жене, осторожно обхватил ладонями лицо и поцеловал в лоб.
Через десять минут он сидел на заднем сиденье служебного авто, отгоняя мысли о сегодняшнем утре и вчерашней ночи. То, что он сказал Шуре – чистая правда. Глупая, идиотская, от которой хотелось ржать в голос над самим собой, но всё равно правда.
Остановил себя ночью Игнат в такси, уже рухнув в умелые ласки Ритки, как в омут. Жаркие, крышесносные поцелуи, жаждущие, жадные движения языка, губ, рук. Тела, которое не просто хотело, требовало своё, как изголодавшийся хищник, почуявший запах плоти.
Вдруг всплыл перед глазами прошедшей месяц: склонённая над рукоделием русая голова личного ежа, почти отважного, просто пока не разобравшегося в обстановке. Зелёные глаза с мистической поволокой. Тонкая фигурка, закутанная в простыню по самый нос, и то, как укрывал одеялом эту фигурку – замёрзла. Неприкрытая радость, когда он приходит домой. И то, как замирает тихим мышонком, пряча иголки, когда при просмотре очередной дурацкой мелодрамы, – уж очень Шура их любила – Игнат машинально гладил её по плечам, голове, опускал ладонь на поясницу.
А ещё рассказ о Беловодье* устами Шуры – сказочной свободной стране, где нет притеснений, зла и нужды. Богослужение идёт по старым книгам, крестятся двумя перстами. Земля обетованная, куда может попасть старовер, если чист душой, помыслами, не имеет грехов на сердце, ставшая для многих поколений аналогом рая на земле. Шамбалой.
Шура, выросшая в среде старообрядцев-ортодоксов**, не могла не верить в Беловодье. Не могла не стремиться к спасению, не верить, что грех мужа падёт на неё.
Так стоит ли его похоть Шуриного разочарования? На одной чаше весов – простая похоть, не подкреплённая даже влюблённостью. На другой – искренняя вера Александры. Шуры. Игнат решил – не стоит. Прав ли, покажет жизнь.
__________________________________
* Белово́дье – легендарная страна свободы в русских народных преданиях. Ассоциируется с ирием – древнеславянским раем. Именно к нему восходит образ текущей с неба Молочной (Млечной) реки в русских сказках и сказаниях. Образ Беловодья также частично переплетается с образом невидимого града Китежа. В современности считается, что мифическое Беловодье находится в Уймонской долине на Алтае.
** Ортодокс – человек ортодоксальных взглядов и убеждений; тот, кто последовательно, неуклонно придерживается основ какого-либо учения, мировоззрения.
Глава 16
Мать прислала сообщение в середине дня – старшие Калугины ждут на празднование Дня знаний всё семейство. Николая с женой и дочкой, Игната с Шурой, Олега. Для доктора исторических наук, профессора кафедры Истории Церкви, педагога высшей школы с большим стажем первое сентября – не пустой звук.
Игнат вторую половину рабочего дня маялся в собственном кабинете, сходя с ума от бумажной волокиты – важной, нужной, при этом чертовски бестолковой, ненавистной. Благо, первую провёл в зале. У спортсменов, чьи имена на слуху, а лица растиражированы, существует пик спортивной формы. Они могут позволить себе быть как в форме, так и не в форме. Те, чьи лица не показывают по телевидению, обязаны всегда находиться на «пике» – это не вопрос престижа, победы, это вопрос жизни и смерти. Победы в другом значении слова. Никто не поставит тебя не пьедестал, не вручит кубок, медаль на верёвочке. Не прилетела пуля в лоб тебе и товарищу – вот твоя победа.
Посмотрел в окно. День знаний, надо же. Формально даже не первое сентября – празднование назначено на выходной, чтобы все смогли приехать. На улице едва ли не тропическая жара, солнце словно взбесилось. Сейчас бы развалиться на шезлонге, потягивать пиво, оценивать красоток через солнцезащитные очки, прикидывая, с кем именно провести ближайшую ночь, а не торчать в душном кабинете.
Вместо красавиц мелькали лица таких же мужиков, как сам Калугин. Некоторые, давно перешедшие на штабную работу, с пропитыми мордами и выпирающим, рыхлым пузом, другие подтянутые, спортивные, как молодые гончие псы. Пиво заменил кофе из автомата, солнцезащитные очки – дёргающая боль у глаза: тупейшим образом пропустил удар. Задумался. На рефлексах увернулся, однако Маге удалось Игната слегка задеть.
– Что с тобой? – протянул руку Мага. – Соберись.
– А-ай, – недовольно фыркнул Игнат, небрежно махнув рукой.
Потом молоденькая медсестричка в санчасти старательно прикладывала холод к глазу полковника, со всей ответственностью натирала скулу гелем и строила глазки.
– Если будет болеть, примите обезболивающее, – попыталась серьёзно говорить Лена – так звали медсестру, но все называли её Лёля, Лёлька или Алёна, Алёнка.
– Так точно, – улыбнулся Игнат.
Игнат вышел, не забыв подмигнуть Лёльке, заставив девчонку зардеться. Не зря мужики кругами вокруг медсанчасти бродили, словно мёдом им намазано. Впрочем, когда было иначе? В царстве тестостерона любая дурнушка автоматически превращалась в Царевну-Лебедь, а Лёля дурнушкой не была. Хорошенькая. Молоденькая. Аж приятная дрожь пробивает, когда смотришь.
Освободился ближе к позднему вечеру, глянул телефон. По-прежнему одно сообщение от матери, пара пропущенных от неизвестных номеров, от Шуры – тишина. Дуется ёж, обижается. Игната, вопреки собственному эгоизму, радовал такой демарш.
Шёл третий день молчания Шуры. Нет, она конечно разговаривала. Здоровалась, задавала вопросы, интересовалась делами, как и полагается хорошей жене. Готовила, убиралась, наглаживала, не придерёшься даже при желании. В остальное время сидела в гостевой, которая сама собой превратилась в мастерскую Шуры. Игнат заглядывал несколько раз в царство бус, ободков, серёжек, ко-кош-ни-ков. Не узнал собственную комнату, с трудом поверил, что «творческий беспорядок» – дело рук жены-аккуратистки. Ничего не сказал. Хочется ей корпеть над ерундой ручной работы – пожалуйста.
