Игнат хотел бы ответить: «Кажется», но смысла во лжи не было. Мама видела на сто шагов вперёд, знала каждого из своих детей как облупленного, поэтому он никогда матери не врал, просто не пускал на свою территорию, впрочем, как и любого другого. Никогда не делился личным, сокровенным.
– Вот здесь, – мама протянула заранее исписанный блокнотный лист, – координаты молельного дома нашего согласия. – Игнат мельком глянул на строчные буквы. – Ближе нет, – развела она руками. Ничего удивительного, согласий в старообрядчестве много, удивительно, что ближе пятисот километров жили единоверцы. – Съезди сам, свози Александру.
Игнат с сомнением посмотрел на мать. Старообрядческий молельный дом – это не православный храм, где рады любому потенциальному прихожанину. Нужно принадлежать определённому согласию, жить по законам божьим, а не мирским, чтобы просто переступить порог. Про беседу с наставником, главой – даже разговора вести не стоит.
– Не для чего, – нахмурился Игнат.
– Тебе не для чего, – мама мягко сделала акцент на «тебе». – Шуре необходимо.
– Я не хочу, чтобы ей продолжали забивать голову… – Он хотел было выразиться экспрессивно, от всей души, наткнулся на взгляд матери, проглотил слова.
Существуют границы, за которые заходить запрещено. Красная линия. Огромный знак «Стоп».
– Попробуйте, – всё-таки продолжила мама. Профессор умела давить вербально, делала это виртуозно, со скрытой агрессией хищника, прикрытой мягкостью домашней кошки. – Вероятно, для Александры такой вариант лучше психолога.
– Хорошо, ты права, – согласился для вида Игнат, взял протянутый листок.
Шура стояла у входной двери: она тактично отошла, увидев, что мать задержала сына. Слышала ли жена разговор, Игнат не мог понять, давала о себе знать вбитая с детства привычка сдерживать эмоции – по Шуре было неясно, что она чувствует на самом деле. Сейчас она нервничала, но не больше, чем час назад, в разгар ужина, под сверлящим взглядом свёкра, прибавил ли потенциально услышанный разговор со свекровью беспокойства ежиным мозгам, кто знает.
– Домой? – Игнат нарочито широко улыбнулся, обнял жену за тонкую талию, привычно запуская пальцы под тоненький поясок на платье, и шепнул: – Поехали.
Лера со Славой щебетали на прощание с Шурой, договаривались созвониться в ближайшее время. Олег облегчённо помахал рукой – его ожидал более приятный досуг, который вряд ли можно заменить лепкой пельменей и общением с полуторагодовалой племянницей. Мать обняла сына, невестку. Отец воздержался от проявлений чувств, пожелал доброго пути и тут же скрылся из виду.
– Расстроилась? – прямо спросил Игнат, наблюдая понурое личико ежа – волосы привычно выбились из косы, кучерявились у линии лба, ушей, шеи.
За руль он сел сам. Во-первых, спешил домой, во-вторых, Шура была словно выжатая губка – состояние точно не для вождения, с её-то крошечным опытом.
– Нет, – ответила Шура.
Игнат покосился на жену, у поворота на трассу остановился, заглушил мотор, посмотрел в окно на уходящие сумерки, вот-вот опустится вечер, а потом вступит в свои права ночь.
Взял в руку женскую ладонь, перебрал каждый палец. Закрыл глаза, словно провалился в нирвану, огладил тонкие фаланги, мягкие подушечки, прочувствовал, протянул через себя папиллярный рисунок. Поднёс к губам, оставил лёгкий след на каждом пальце, опустился на запястье, ощутил губами, как безумно колотится жилка, прижался к сгибу локтя – горячему, шелковистому, пахнущему цветами, летом, юностью… любовью.
Двинулся дальше, настойчиво притягивая девичью застывшую фигурку к себе, пока та не дрогнула, не подчинилась обмякнув. Позволила прижать себя крепко, жарко.
– Прости меня, Шура, – шепнул он в приоткрытые губы, извиняясь за всё разом. – Прости.
Шура удивлённо посмотрела в ответ, ничего не сказала, но на осторожный поцелуй ответила, более того, углубила, почти перехватив инициативу.
Дорога тянулась, как никогда медленно, словно трафик замедлился раз в двести. Время напоминало натянутую до предела фитнес-резинку, которую продолжали упрямо тянуть, так же чувствовал себя Игнат – одно дуновение воздуха, и он лопнет от напряжения, взорвётся к чертям собачьим.
Оставаться в трезвом уме помогало понимание, что от его нетерпения ничего не изменится. Нервозность передастся Шуре, что не пойдёт на пользу планам Игната на сегодняшнюю ночь. И мягкая ладошка, которая пахла цветочной сладостью, в его руке – совершенно бесподобное чувство.
На парковке Игнат подал Шуре руку, помог выбраться из автомобиля, нетерпеливо хлопнув дверью. С трудом воздержался от того, чтобы не подхватить девичью фигурку на руки, не оставить следы на тонкой коже шеи, как одуревший от аромата жертвы охотник.
Привычным движением притянул к себе за талию, нырнув пальцами за поясок платья. Быстро, уверенно повёл в сторону лифтов, держа крепко, словно Шура могла вывернуться, ускользнуть, отказать. Не успели металлические двери плавно сомкнуться, как зеркала кабины отразили мелькнувшую зелень глаз, которую мгновенно скрыли веки, – она зажмурилась, когда Игнат впечатал в себя желанное тело.
– Шура, посмотри на меня. – Игнат опустил голову, приподнял острый подбородок Шуры, впившись взглядом в дрогнувшие губы. – Посмотри, пожалуйста, – повторил он шёпотом, дождался, когда ресницы распахнутся, зелень сосредоточится на нём. – Постарайся не бояться, – продолжил он, опуская руку на ягодицы, вдавливая пахом в упругий девичий живот.
В прихожей, как только захлопнулась дверь, он сразу подхватил жену на руки и отправился в сторону спальни, только и успев, что скинуть свою обувь. Босоножки с хлястиком вокруг щиколотки остались на обладательнице стройных ног.
Уложил на кровать, лёг рядом, хотя единственное желание было навалиться сверху, накрыть собой, почувствовать трепет тела внизу. Провёл рукой по гладкой ноге от щиколотки до внутренней стороны бедра – самой нежной, сокровенной его части, горячей. Приподнял ногу, огладив, согнул в колене, опустился к щиколотке, быстро справился с хлястиком. За ним последовал второй, что вызывало удивлённый взгляд Шуры.
А ведь это всего-то женская обувь, наивный, удивлённый ёж… Не ряд пуговок на лифе платья, не скрытая молния сбоку, не застёжка бюстгальтера, кокетливо мелькнувшая спереди крошечной бусинкой.
Игнат расправился с женской одеждой почти мгновенно, не давая очухаться Шуре, прийти в себя, пойти на попятную. Но, похоже, она не собиралась этого делать, напротив, почти нетерпеливо дёрнула вверх футболку мужа, помогая ему обнажиться. С молнией на джинсах разобрался сам, Шура стыдливо спрятала руки, но взгляда не отвела, до белизны прикусив нижнюю губу.
– Всё хорошо., – Игнат улыбнулся, лёг рядом на бок, прижал застывшую Шуру к себе, обнял одной рукой, другой освободил несчастную губу из плена зубов.
Опустил губы к губам, лизнул по нижней, ставшей чувствительной, огладил верхнюю. Скользнул внутрь, ловя цветочный запах, вперемежку с горячим, влажным, прерывистым дыханием. Углубил поцелуй, постепенно наращивая напор. Контролировал собственные движения, порывы, жадность, ненасытность, с которой необходимо было наброситься, вцепиться, врезаться, ворваться, взять. Обладать здесь, сейчас, до скончания веков…
