В пять утра Игнат открыл глаза, ему надоело блуждать в тумане, мучиться кошмарами. Поплёлся в ванную комнату, там, как наждаком по открытой ране – Шурины принадлежности. Почему-то он раньше не замечал, как много всего появилось в его квартире и жизни – гели с цветочным ароматом, шампуни, флакончики с кремами, кружки в забавный цветочек и даже одна с изображением ежа. Вещи, заколки, расчёски, ободки и конечно ко-кош-ники. Женские, вернее сказать, девичьи вещички пробрались в быт Игната так же незаметно и наверняка, как Шура – в его сердце.
Он набрал номер реанимации, недовольный голос в трубке ответил, что состояние Калугиной Александры Александровны без изменений. Игнат отправился на службу, которую никто не отменял. Впрочем, толку от полковника Калугина в тот день не было. Мага подстраховал без просьбы, начальство после обеда вызвало пред светлые очи и велело убираться восвояси – пока свободен на три дня.
Между делом занялся поисками бывшего мужа Любы. Как ни крути, куда не поворачивай, а юридический статус мальчику нужен, позаботиться о его будущем необходимо.
Врачи не выражали в отношении Любы даже сдержанного оптимизма, а значит, нужно было сделать всё, чтобы Кирюшка не очутился в детском доме, даже временно не попал. Хватит с него казенных стен больницы, куда родному человеку настоятельно не рекомендовали приходить.
Папаша нашёлся сразу и совсем недалеко. Оказалось, живёт преспокойно под Тулой, строит дом, в ус не дует. О произошедшем, конечно, извещён. Бывшая тёща до инсульта успела позвонить, просила помочь Любе, сыну, только что он – простой, небогатый человек, – мог сделать? Бросить дела, работу, каждодневные проблемы, помчаться решать проблемы бывшей жены? Хотела развода – пусть сама справляется! Недосуг ему чужие беды разгребать, своих выше маковки. Но раз надо, раз закон, тогда приедет. Он человек честный, ему прятаться не от кого.
Игнат понимал, что тирада про честность и порядочность была вызвана официальным тоном, который в случае надобности профессионально включал полковник ФСБ. От подобных интонаций любой штатский бледнел, начинал заикаться, соглашался заранее со всеми условиями. На всякий случай. От греха подальше, как говорится.
Ближе к вечеру, в надежде, что его пропустят к Шуре, Игнат отправился в больницу. Можно было потыкать корочками в нос медицинскому персоналу, подключить связи – одного звонка достаточно, чтобы Калугину поставили койку рядом с кроватью жены, но вмешиваться туда, где он ничего не понимал, зато работали профессионалы, он не видел смысла. Своими хаотичными порывами, суетой Игнат лишь создал бы людям лишние проблемы. Уж кто-кто, а боевой офицер отлично понимал, что взрыв от прыжков на минном поле дебиловатого барана, заберёт жизни не только бестолкового полорогого, но и тех, кто рядом. Овцой Игнат себя не считал.
У лифтов, в просторном вестибюле с серыми мраморными полами, звякнул телефон. Не успел он посмотреть, кто пытался позвонить, как из разъезжающих дверей лифта вышла Ритка. В этот раз привычная, понятная, именно такая, какой была для Игната без малого десяток лет. Элегантное пальто, дорогие аксессуары, бросающиеся в глаза украшения, яркий макияж. Жар-птица, голыми руками не возьмёшь.
– На ловца и зверь бежит, – пропела Ритка, выразительно помахав новой моделью смартфона: – Сорвался звонок.
– Что случилось? – застыл Игнат.
– Ничего неожиданного.
Ритка проплыла в сторону, показывая взглядом, чтобы Игнат шёл за ней. Остановилась у пушистого фикуса Бенджамина, точно такие же росли в загородном доме родителей Калугина, эти кустарники слыли почти не убиваемыми. Именно поэтому мать остановила на них выбор. Домашние растения она любила, но из-за работы, детей и мужа полноценно ухаживать не успевала. Игнат запомнил название почти дерева.
– Мне жаль, – проговорила Ритка, хоть ее тон совершенно не соответствовал внешнему виду. – Твоя жена потеряла ребёнка.
Игнат кивнул. Что он мог ответить? Именно этого он ждал, именно об этом просил… Так какого беса боль растекается по телу, лопаясь раскалённым пузырьками с кипящим оловом? На мгновение потемнело в глазах, он едва не покачнулся, но всё же остался стоять прямо, позволив себе единственную слабость – на секунду зажмурить глаза. Вдруг заклинание раннего детства: «закрою глаза и всё исчезнет», сработает?
– Уверена, тебя утешит то, что так решила природа, не мы.
– Что ты имеешь в виду? – не до конца понял Игнат.
В висках мелко стучали молоточки, причиняя острую боль и грозя разорвать голову к чертям собачьим на миллион мелких кусков.
– Если просто: самопроизвольный выкидыш. Подробней объяснит дежурный врач.
– Понятно, – глухо ответил Игнат и замолчал.
Ритка постояла рядом, так же молча. Вероятно, у неё были заготовлены дежурные слова утешения, наверняка, она знала, как донести плохую весть мягче, найти именно ту формулировку, которая облегчит страдания родственников, но Игнату не нужна была пустая болтовня, Ритка же точно понимала, в чём бывший любовник нуждался, а в чём нет.
Она развернулась, сделала несколько шагов в сторону выхода, остановилась, обернулась, посмотрела в упор на Игната и спросила:
– Калугин, а ты какому богу молишься?
– Такому же, как ты, – ответил он. – Тебе зачем?
Ритка считала себя православной – никонианкой, как называли их последователи русской старообрядческой церкви. Рита в едином порыве с половиной населения страны красила яйца на Пасху, поздравляла с Рождеством Христовым и пару раз за жизнь ныряла в прорубь на Крещение.
– Думаю, что это за боженька такой милосердный у тебя. Грешил в хвост и гриву ты, а расплачивается девочка. Он только к мужикам благосклонен или в принципе, чем больше человек говно, тем он к нему добрее? – горько усмехнулась Ритка.
Смерила взглядом молчащего Игната, ткнула пальцем без маникюра по экрану телефона, поднесла к уху, защебетала:
– Зайчик, я освободилась. Ты меня ждёшь? Ах, водитель! Балуешь, балуешь, я ведь так и привыкнуть могу…
Застучали каблуки по мрамору, унося стройную фигуру яркой брюнетки, которая покачивала бёдрами не передвигаясь, а почти вальсируя по просторному вестибюлю одной из крупнейших ведомственных больниц, где она спасала жизнь за жизнью, поглощая тонны паршивого кофе.
На пятом этаже Игната ждало две новости. Шуру через несколько дней планируют перевести в обычную палату, семья может надеяться на санитарок, но лучше нанять профессиональную сиделку. И Люба, вопреки прогнозам врачей, оставалась жива.
На стуле в ставшем привычным, почти родным холле, сидел Пётр, опустив седую голову, и методично покачивался вперёд-назад, шевеля губами – молился. Игнат, как никто знал – под огнём не бывает атеистов. Пётр Барханов сейчас был в своём окопе, под собственным шквальным огнём. В личном аду.
С шумом открылась дверь реанимации, оттуда буквально вылетел уже знакомый Алексей Викторович. Проигнорировав посетителей, он широко зашагал вдоль коридора, на ходу извилисто выражаясь. Рядом семенила врач или медицинская сестра – Игнат не разобрался. Молоденькая блондинка слушала завихрения трёх известных корней, выражаясь по-научному «обсценной триады».
