Фёдор же пострадал во время операции спасения.
Это то, что знал Игнат – официальная версия происшествия, которую он мог рассказать Шуре – всего не поведаешь, да и стоит ли?
Про себя рассказывал. Про детские проказы, как влетало от отца, журила мать, каким шебутным был в юности, совершенно бестолковым по молодости. Про пьянки, которые только чудом не заканчивались в комендатуре, про места, где был, куда хотел свозить Шуру.
Не рассказывал о женщинах. Шура ревновала, хотя изо всех силёнок старалась вида не подавать, только Игнат уже научился распознавать ежиные эмоции, а ёж в свою очередь реже прятал чувства и мысли за торчащими иголками. Не было у него женщин до Шуры, не было, и всё! А может, и правда не было? Такой точно не встречалось. Любимой до боли в солнечном сплетении.
В палате Игнат засобирался домой, завтра на дежурство, нужно переодеться, в идеале выспаться. На последнее особенно не рассчитывал. Спал он плохо, без Шуры всё не то, не так – подушки слишком мягкие, матрас отвратительно жёсткий, одеяло жаркое, квартира – тихая. Не хватало сопения у плеча и тонкого аромата духов.
– Подожди, – попросила Шура перед тем, как скрыться за дверью санузла.
– Жду, – кивнул Игнат, присел на кровать, оглядел ставшую привычной палату.
Две кровати, для пациента и посетителей, чаще для опытной сиделки. Сейчас Шура начала справляться сама, поначалу приходилось совсем туго, и сиделка не отходила от подопечной ни на минуту, покидала палату только когда приходил Игнат.
Шкаф, тумбочка, телевизор, холодильник, зеркало. Не сравнить с клиникой в Швейцарии или Израиле, но именно здесь спасли Шуру, так стоило ли выражать недовольство? Тем более это считалось палатой «повышенной комфортности», были и обычные, на три-пять человек, без телевизора и личного санузла.
Шура вышла, села рядом с Игнатом, принялась разглядывать собственные ногти, уложив руки на колени. Интересное должно быть зрелище, если настолько пристально смотрит. Игнат посмотрел туда же. Тонкие пальцы, изящное запястье, узкая ладонь – чудо, как хороши. Взял в свою ладонь Шурину, едва сжал, почувствовал трепет, поднёс к губам, вдохнул цветочный запах. Насытится он когда-нибудь этим ароматом? Игнату казалось, что нет.
Рука дёрнулась, Игнат отпустил, невольно испугавшись, что сделал Шуре больно. Шура в это время положила ладонь на его грудь, нырнула мизинцем между пуговиц рубашки. Казалось бы – простое действие, а Игнат застыл, опустил взгляд, заворожённый происходящим.
Расстегнула пуговицу, вторую, третью, провела рукой к шее, потом вниз, к пряжке ремня. Игната едва не подбросило на месте, лишь усилием воли он не откинулся по давней привычке назад, не надавил на женскую голову, пропустив пряди сквозь пальцы.
До этого вида секса они с Шурой не дошли, в общем-то, даже не обсуждали возможность. Игнат давал привыкнуть молодой жене, считал, что давить не стоит, а Шура… Шура инициативу не проявляла никогда. Он и не ждал чудес, всему своё время. И это время точно не сейчас.
Вдохнул, шумно, сквозь зубы, выдохнул. По телу пробежала дрожь, которую не удалось скрыть. Посмотрел на Шуру, провалился в мистический зелёный, перед глазами поплыло, как в марево окунулся.
– Шура? – прошептал он.
Наблюдал, как проворные пальцы дёрнули край футболки, выпростав из брюк, а после дотронулись до оголённой кожи. Шура провела ладонями вверх, остановилась на груди, немного сжала, отчего перед глазами заплясали тёмные точки.
У них давно не было. Последний раз – до больницы, кажется, в прошлой жизни, которая приснилась – слишком много произошло после. Затмило старое, выплеснуло на поверхность самое важное. Сначала было откровенно не до близости, мысли были направлены куда угодно, но не ниже пояса. В те дни Игнат с лёгкостью расстался бы с возможностью когда-либо любить женщину физически, если бы в обмен ему предложили здоровье Шуры, просто стопроцентное обезболивание предложили!
Позже мысли возникали, желание бродило, будоражило, особенно последнее время, когда Шура заметно пошла на поправку, однако утихало, затоптанное пониманием – не время. Не сейчас.
– Шура, – прошипел он, пытаясь не выдавать раздражения вперемешку с откровенной похотью, которая наваливалась удушливой волной, поглощая возможность соображать.
Ещё немного, пару неосторожных движений, и у него сорвёт все возможные стоп-краны, условные запреты, которые сам же и возвёл. Под действием эндорфина очень просто послать к бесам совесть, уступить похоти.
Аккуратным он быть сможет, во всяком случае, самонадеянная Калугинская натура не позволяла допустить мысль о том, что он причинит вред Шуре, а вот с потенциальной беременностью, которая запросто может наступить в случае незащищённого акта, никаких гарантий не было. Игнату в голову не приходило таскать с собой презервативы.
Зачем? И какого беса не приходило?! О чём думал вообще?!
Шура времени не теряла, забралась на колени Игнату, смело лишая крох самообладания. Тот не выдержал, обхватил худенькое тело, вдавил в себя, нырнул под майку, под которой не было бюстгальтера, едва не взорвался от острого желания. Она глубоко задышала, распахнула глаза, посмотрела, словно отыскать хотела что-то в лице мужа, найти ответ на невысказанный вопрос.
– Что ты делаешь, Шура? – буквально застонал он, борясь с единственным желанием – подмять под себя, распластать, взять.
Шура, конечно же, промолчала, прижалась губами к губам, настаивая на поцелуе.
– Не надо… – произнёс Игнат, тогда как все его движения, дыхание, мысли, весь он от макушки до пяток кричали противоположное: надо! Необходимо! Сейчас!
Шура мгновенно напряглась, упёрлась ладонями в грудь Игната, во взгляде промелькнуло неверие, потом что-то близкое к отчаянию, а после рванули слёзы. Именно рванули. Мгновенно. Перемена произошла настолько быстро, что Игнат не успел сориентироваться. В первую секунду он даже не сообразил, что из зелени с пугающим отчаянием льются слёзы.
– Ты отстранился от меня, да? – всхлипывая, выдала Шура, уставившись на Игната. – Отстранился?
– Отстранился? – в первые секунды он не понял, о чём она говорит.
Отстранился? Нет же! Как держал в объятиях, так и держит, напротив, прижимает сильнее, потому что морок желания ничуть не спадает, лишь сильнее и сильнее поглощает. С каждым мгновением, вдохом, выдохом – отчаянней.
Потом пазлы сошлись: Ермолин когда-то «отстранился» от жены, решив, что единственный допустимый вид предохранения для них – игнорировать супружеские отношения вовсе. Ничего подобного Игнат не решал, более того, они обсуждали этот вопрос с Шурой, через её смущение, но обсуждали. Пришли к приемлемому варианту для двух сторон – за что отдельное спасибо Павлу Семёновичу, не обошёл стыдливо вопрос супружеских отношений, не отмахнулся – в некоторых вещах Шура была сущим ребёнком. Изменится ли это когда-нибудь – неизвестно. Пока таких предпосылок не было. И не нужны они Игнату. Его устраивала Шура такая, как есть, главное – «своя» во всех смыслах слова.
