На каждой остановке мы встречали группу ожидающих молодых людей, но теперь я уже не был заинтригован и почти не замечал их присутствия.
Жезл ни разу не вызвал никакого отклика ни у чиновников, ни у проверочных машин. Никто из официальных лиц не комментировал эту процедуру или хоть что-нибудь. Лишь холодные действия без объяснений: жезл переходит из рук в руки, затем несколько секунд молчаливого осмотра, жезл вставляют в машинку, жезл возвращают. На нем не появляется никаких отметин, ни знака официального одобрения, вообще никаких изменений. Мой жезл ничем не отличался от любого другого. Все проходили эту загадочную процедуру. Жезл начинал выглядеть чуть поношенным, но гладкая поверхность деревянного стволика оставалась чистой.
На восьмой день я стоял у планшира корабля, на который мы погрузились этим же утром. Я замерз и был жалок. Одежду я взял с собой большей частью легкую, пригодную, как казалось, для теплого юга, так что все, что можно было сделать для защиты от холода, это нацепить лишний слой одежды, еще одну рубашку или пиджак. Я чувствовал себя неуклюжим и несчастным. Дул режущий ветер. Все острова, различимые с моей позиции, выглядели голыми и продутыми ветрами. Как никогда мне хотелось, чтобы это долгое путешествие наконец закончилось.
Подошел оркестрант, одна из вторых скрипок, и встал рядом у борта.
– Уже обратили внимание? – спросил он, указывая вперед.
Я посмотрел на то, что вначале показалось мне еще одним островом, лежащим низко, у самого горизонта, и размазанным по нему без определенных очертаний. Видны были скалистые пики, но больше почти ничего.
– Думаю, мы почти прибыли.
– Это Глонд?
Я был изумлен. Не ожидал, что мы прибудем раньше, чем в конце дня. По привычке бросил взгляд на часы, но они уже давно не показывали ничего осмысленного. Каждый день время то прибавлялось, то убавлялось.
Корабль равномерно нес нас вперед, и я продолжал смотреть прямо по курсу. Суша становилась все отчетливее. Серые, как железо, горы больше всего привлекали взгляд, и я заметил, что большинство самых высоких пиков покрыты снегом. Нижние склоны были темны и не видны отчетливо.
Вскоре сделалась различима прибрежная низменность, или, говоря точнее, стало понятно, где она расположена. Какие-то миазмы – туман, дымка или испарения простирались от моря, сливавшегося вдали в неразличимую пелену, до самых предгорий хребта. Под туманом ничего было не разобрать.
Это зрелище всколыхнуло во мне странную смесь чувств. Там был дом: моя страна, родители, Алинна, друзья и коллеги, бо`льшая часть того, что я помнил. Основание моей работы и репутации было заложено в Глонде, но я уже побывал на островах. Я рвался домой, но в действительности не слишком хотел там очутиться.
Мы подплывали все ближе к моей мрачной и увечной стране, и мне хотелось, чтобы корабль замедлил ход, свернул, повернул обратно.
Один за другим поднимались наверх остальные участники поездки и скапливались у борта вокруг меня, глядя, как судно подходит к берегу, маневрирует, нацеливаясь на темное пятно города. Все мы знали, что это наверняка Глонд-город или, по крайней мере, его порт Квестиур. Почти никто не делал никаких замечаний, но мало что тут и можно было сказать.
Вскоре сомнений, куда мы направляемся, и вовсе не осталось, поскольку горы за городом приняли знакомый рисунок, а сквозь дымное марево сделались различимы крупные здания, знакомые нам по поездкам в Глонд. В динамике системы оповещения затрещало и прозвучал голос кого-то из членов экипажа: причаливаем через пятнадцать минут, всем пассажирам собрать вещи и подойти к люкам, номер которых был им назначен при погрузке на борт…
Мы приготовились в последний раз спуститься на берег. Прибытие не вызвало, по крайней мере у меня, никакого предвкушения, чувства удивительного возбуждения и радости, столько раз приходивших при высадке на острова. Мы толпились на нижних палубах, протискиваясь в каюты и из кают, упаковывали в багаж все сувениры, которых понакупили, все инструменты, которые везли с собой, силились разыскать правильные сходни.
Один из матросов раскрыл бортовой люк, к которому я был прикреплен, и стал виден скользящий мимо бетонный причал, хлынул внутрь студеный ветер с гор, я вновь вдохнул чад промышленности, машин, дымовых труб, запахи миллионов людей, выхлопы их повседневной жизни.
На спину я закинул портплед, врученный мне так давно монсеньором Аксконом.
– Больше это нам не понадобится, – сказал кто-то позади меня. Он, дескать, свой где-то бросил. Я уже решил, что мой портплед сохраню, – будет напоминанием о поездке.
Передо мной раскинулась открытая пристань, без следа здания службы Укрытия, без группы молодых людей в разномастной одежде. Я вновь оказался в мире голой функциональности, в непривлекательном месте, где родился.
Корабль плавно остановился, подался бортом к причалу. Взвыла сирена; люди на пристани принялись перекрикиваться с корабельной командой. Закрепили швартовы. Судно привычно вздрогнуло, коснувшись упругих прокладок на массивной туше причала. Я стоял в небольшой группе людей у створки, и нас толкнуло друг на друга.
С берега к нашим воротцам в борту развернули сходни. Как и прочие музыканты, я подхватил увесистый багаж. Но никто никуда не двинулся. Сходни висели на цепях, оставаясь поднятыми. Глянув вдоль пристани, я увидел, что вторые сходни тоже не опускаются.
По пристани прошагал строем отряд солдат, потом их растянули в шеренгу, оцепив сходни. Солдаты неуклюже переминались, сжимая оружие. Все они были молодыми и нервными и походили на новобранцев. Явно к нашему прибытию отрядили не одно из элитных подразделений. Некоторые солдаты смотрели на корабль так, словно первый раз в жизни оказались рядом с такой громадой.
Объявилось двое унтер-офицеров; один из них тут же принялся орать на солдат, а другой зашагал вдоль пристани, свистя в свисток. Сходни вновь задвигались, плавно опускаясь к борту судна. Мне не хотелось первым сходить на берег, чтобы меня там сразу остановили или принялись допрашивать, так что я подался назад, но скоро все равно оказался на сходнях, чувствуя, как они прогибаются и колышутся подо мной.
То было возвращение домой, но совсем не то, о каком мечталось. Я был все еще полон грез, планов, надежд, но пока что приходилось отправить их под спуд из-за подозрительности хунты, приславшей войска, чтобы установить, где мы были, чем занимались, что видели, с кем могли встречаться, а возможно, и то, чего мы теперь хотим.
Я стоял на пристани, поставив рядом вещи. Ожидая, пока меня вызовут на очередной допрос, я сверил время по большим часам, встроенным в стену верфи. С тех пор как я проснулся утром на борту судна, мои наручные часы отстали еще на семь часов с четвертью. Или, возможно, убежали вперед на четыре и три четверти часа.
В воздухе пахло сажей, какой-то кислотой, чем-то таким, чем дышать не хотелось. Мне вообще не хотелось здесь находиться.
24
После недели с лишним плавания непривычно было идти по твердой земле. Теперь, когда я углубился в Квестиур, отошел от берега и со всех сторон был окружен зданиями, воздух уже не был таким ледяным, как казалось, пока мы ждали на пристани. Я был нагружен багажом: портплед и футляр со скрипкой на спине да по большой сумке в обеих руках. Не имея представления, которое сегодня число, я с трудом представлял себе и время суток. Ранний вечер? В городе было сумрачно, но под привычным свинцовым небом Глонда такое бывало часто.
