– Поднимите руки, монсеньор Сасскен, – потребовал офицер.
Я подчинился – вяло и нехотя. Он быстро и умело обхлопал меня, затем поводил вокруг туловища ручным детектором. Нотную папку офицер у меня забрал, наскоро осмотрел, его пальцы перелистали бумаги, ежедневник, ручки; затем он положил папку на полку у стены.
Из приемной вела еще одна дверь, и чтобы открыть ее, вновь потребовалась пластиковая карточка. На сей раз офицер пошел впереди, чеканя шаг, подтянувшись, а потом по-военному отдал честь. Я последовал за ним, услышав гул голосов.
– Это монсеньор Алесандро Сасскен, мадам, – громко произнес провожатый.
Гомон стих. Офицер вторично отдал честь и вышел, беззвучно ступая по ворсистому ковру. Дверь он за собой закрыл резким, но точным движением.
Я находился в огромной комнате с высоким потолком. Та часть, где я стоял, пустовала, зато дальний конец с чем-то вроде трибуны и целой выставкой национальных флагов был полон народа. Моего появления, судя по вызванной им внезапной тишине, явно ждали. Все присутствующие повернулись ко мне. Многие держали бокалы с вином. Все были в официальной одежде – на многих я увидел военную форму, а большинство тех женщин, на ком формы не было, носили костюмы или длинные платья. Штатские мужчины сплошь в деловых костюмах, а на некоторых были цветные ленты через плечо, указывающие на дипломатический или посольский ранг.
Я стоял неподвижно, потрясенный увиденным.
Потом возникла негромкая россыпь аплодисментов, тут же стихнувших, когда одна из женщин шагнула навстречу мне из толпы. Она не была особенно высокой, но великолепие военной формы отличало ее от всех остальных. Несколько рядов орденских планок на груди, церемониальный витой шнур, блистающие эполеты и множество значков и символов на рукавах. На ее шее у горла висела какая-то огромная золотая медаль.
Женщина взошла на трибуну в центре зала, прямо напротив того места, где я остановился.
Внутренне я весь сжался. Сердце бешено понеслось. Я узнал ее!
Она оказалась ниже, чем мне казалось по телевизионным новостям или настенным плакатам. Волосы ее были короче, непримечательного седоватого цвета. Фигура коренастей. Лицо бледней, чем я думал по фотографиям. Я испытывал перед ней глубоко въевшийся страх, глубокую инстинктивную неприязнь. В прессе ее всегда называли просто «мадам».
Она была для меня антагонистом, противостоящим всему, что мне дорого. За ней была власть, она была опасна, она управляла почти всеми аспектами повседневной жизни. Я ее ненавидел.
– Добро пожаловать, монсеньор Сасскен! – произнесла женщина, и ее голос, чем-то усиленный, заполнил огромное помещение. От потрясения, что вижу ее воочию, у меня случился временный отказ памяти. Как же ее зовут? Все обращаются к ней просто «мадам». Я старался никогда ее не упоминать. Она была проклятием моей жизни, моей музыки. Если во всем мире у меня был хоть один враг, то это она.
Генералиссима Флаууран.
Она все говорила, произносила приветственную речь, читая по бумажке, лежавшей невидимо для меня на крышке трибуны.
– Сегодня мы с глубочайшей радостью приветствуем монсеньора Алесандро Сасскена, величайшего ныне живущего композитора глондского народа. Все мы любим и ценим его музыку, включая следующие оркестровые сочинения…
Она начала перечислять и назвала большую часть моих работ, вместе с местом и датой их первого исполнения. Я слушал, мне ничего не оставалось, как слушать, в ошеломлении от происходящего, потрясенным внимающей толпой, огромным залом, флагами, вооруженной охраной. И более всего потрясенным тем, что эта женщина произносит названия вещей, которые я написал. Слышать их в этом месте было все равно что увидеть любимых людей в концентрационном лагере. Многие названия она произносила неправильно, но не колебалась и не запиналась. Я понял, что раньше ни разу в жизни не слышал, как звучит ее голос. Она почти никогда не выступала на публике, почему-то избегая этого и предоставляя говорить за нее другим членам правящей хунты. Я был поражен, услышав ее произношение: она говорила с грубым акцентом, укорачивая гласные, как делали горцы с дальнего севера нашей страны!
Она завершила перечисление моих произведений.
– Монсеньор Сасскен, – продолжала мадам. – Как вам, несомненно, известно, на следующий год мы будем отмечать десятую годовщину учреждения Демократического совета Вождей, принесшего нашей великой стране мир и процветание. На протяжении года состоится множество торжеств, как приватных, так и публичных, о которых будет объявлено своим чередом. Кульминацией, однако, должен стать гала-концерт современной музыки, и решено доверить вам честь написания центрального оркестрового произведения. Принимаете ли вы это почетное поручение?
Все в комнате уставились на меня. Все, не мог я не заметить, кроме этой женщины. Она еще ни разу не посмотрела на меня прямо. Что здесь происходит? Все это сплошное безумие. Меня приволокли прямо с улицы…
– Вы принимаете почетное поручение, монсеньор Сасскен?
Что я мог сказать? Какой у меня был выбор? Я никогда в жизни не писал праздничную музыку. Я представления не имел, как это делается. Сама мысль об этом приводила меня в ужас.
– Монсеньор Сасскен, вы принимаете почетное поручение?
– Да, – сказал я.
Шквал аплодисментов и одобрительные выкрики из толпы, которые генералиссима вскоре заставила смолкнуть поднятием руки. Она продолжила чтение по карточке.
– Ваше патриотическое желание почтить нашу страну благосклонно принимается. Что именно писать, целиком предоставляется решить вам, в соответствии с собственными желаниями и способностями. Мы же, помимо прочего, ожидаем, что вы продемонстрируете всю мощь вашего воображения и творческих способностей, вполне добровольно и без какого-либо понуждения.
Она сделала секундную паузу, вероятно, чтобы все присутствующие успели отметить последние слова. Я едва понимал услышанное.
– Однако, – продолжала мадам, все с тем же необычным акцентом, – произведения, обладающие общенациональной важностью, обычно должны соответствовать определенным требованиям, и в данном случае предполагается, что ваша торжественная музыка будет содержать следующие элементы, которые вы вольны включить так, как пожелаете.
Она принялась перечислять, что должно содержаться в музыке. Ее слова текли мимо моего сознания, никчемные, бессмысленные, смехотворные. Неужели все это творится на самом деле? Я слышал, как она сообщает, что произведение должно исполняться полным симфоническим оркестром. Как минимум из четырех частей. Должно включать по крайней мере три больших сольных инструментальных партии. Смешанный хор минимум из трехсот голосов. Четырех оперных солистов. В начале или в конце (по моему выбору, разумеется) должен идти триумфальный марш. По залу будут маршировать солдаты с развернутыми боевыми знаменами. Музыка должна включать элементы крестьянских празднеств, для танцоров из Глондского народного танцевального ансамбля. В антракте будут читать стихи, текст предоставит нынешний поэт-лауреат. При словах «кульминация сопровождается звуковыми эффектами, имитирующими пушечный залп», я чуть не рассмеялся.
