Все эти морские странствия и виды приводили меня в восторг, и однажды я вновь начал отзываться на ритм береговой жизни, на возбуждение, которое получал, открывая одно новое место за другим. Каждый остров взывал ко мне; мой ум затопило музыкой. Неудобства судовой жизни оказались относительными, даже на мелком транспорте, оснащенном минимумом удобств. Когда плыть приходилось ночью, я обязательно подыскивал отдельную каюту, потом крепко спал, плотно завтракал и в долгие дневные часы, пока двигатели судна ровно пульсировали глубоко внизу, а большинство пассажиров спускались на нижние палубы, спасаясь от ослепительного солнца, подыскивал себе место в тени и радостно работал, записывая музыку в блокнот. Новые идеи приходили все время, иногда в таком изобилии, что я опасался не успеть их записать, прежде чем они забудутся или будут вытеснены новыми.
Но загадка адептов никуда не делась. Я не понимал, как или зачем, но они словно следовали за мной повсюду.
Находясь на борту корабля между островами, я редко встречал кого-то из них. Однако знал или подозревал, что они близко, плывут на тех же судах, но где-то скрываются. Иначе не объяснишь тот факт, что, куда бы я ни прибыл, они оказывались уже там, умудряясь спуститься первыми и поджидать, выстроившись или собравшись в группу перед входом в зал службы Приема. Я не мог понять, как им это удается.
Обычно встречались одни и те же лица: Фиилп и Ренеттиа оказывались перед помещением Приема неизменно, но и многие другие тоже. Большинство я уже знал, если не по имени, то в лицо, потому что при каждой высадке на остров тот или иной подходил ко мне и предлагал решение моих бесконечных проблем с градуальными потоками времени. Все требовали денег. Среди них существовала какая-то иерархия, в соответствии с которой они получали работу. Я так и не смог понять, каким образом делается выбор; впрочем, разницы особой и не было.
Поскольку мои путешествия и переправы в основном были короткими, поправки убывания чаще оказывались мелкими, хоть и обходились ненамного дешевле. Большей частью убыль в этой части моего путешествия составляла секунды и устранялась короткой прогулкой по набережной, или поездкой в автомобиле, или восхождением по лестницам в основную часть города. Один раз, после переправы на пароме с цепями, поправка была достигнута рукопожатием. И все равно обошлась мне в десять талеров.
Некоторые адепты работали со мной неоднократно; например, я имел еще одну короткую встречу с Фиилпом, который сводил меня на короткую прогулку вокруг двух больших зданий на острове Сентьер, а потом внезапно бросил посреди улицы. После чего мои наручные часы снова показывали правильное время, а я стал беднее на сорок талеров.
Ренеттиа тоже довелось со мной еще поработать. С ней мы провели больше времени: скучная поездка автомобилем по улицам примыкавшего к порту жилого района, долгая прогулка вдоль берега, время возвращено, часы необъяснимым образом изменили ход, деньги улетучились.
Древко жезла выглядело теперь изрядно попользованным. Каждый адепт наносил новые знаки. Большинство линий оказывались коротенькими или проходили вдоль уже существующих отметок. Многие неоднократно пересекались со старыми, и местами множество линий делали дерево рифленым. Один участок возле рукоятки был настолько изрезан, что метины доходили чуть не до середины древка. Я все еще полагал, что в древесину должно быть что-то запрессовано, нечто металлическое или, может быть, силиконовое, способное отмечать или записывать то, что происходит, когда работники Приема вкладывают жезлы в свои сканеры, или, наоборот, переносить в их устройство какую-то информацию обо мне. Но даже в той сильно изрезанной части древка не было ни намека, чтобы жезл состоял из чего-либо кроме простой древесины.
Помимо знакомых мне адептов были, конечно, и такие, которых я часто видел, но никогда с ними не работал и потому ничего о них не знал, не говоря уж об именах. Попадались и те, кого я встречал лишь раз, и предполагал, что они, должно быть, живут на тех островах, где я как раз высаживался. Иногда они бросали на меня беглый взгляд из-под руки или сквозь гриву волос, спадающих на глаза, а чаще просто отворачивались, как от чего-то неважного. Все они носили ножи.
Постепенно число адептов вокруг меня возрастало. Поначалу их было всего полдюжины, затем количество выросло до десятка, после же пяти дней спонтанных перемещений каждый раз по прибытии меня поджидало по меньшей мере двадцать человек. Их численность возрастала по мере продолжения моих странствий и дальше.
Не заметно было, чтобы они поднимались на борт вместе со мной. Хотя иногда мне удавалось, оказавшись на судне, проследить за сходнями или погрузочными пандусами, я никогда не видел, чтобы они проходили следом. Оставались невидимками они для меня и в пути, кроме редких случаев, когда по какой-то причине адепту требовалось со мной поговорить прежде, чем мы причалим. Тогда адепт бесшумно материализовывался рядом на то время, которое занимал разговор, а потом быстро скрывался на нижних палубах. Когда я прибывал в порт, он оказывался уже там, в группе, поджидавшей у здания Приема, развалившись в тени навеса или стоя на ярком свету. Иногда, если прибытие происходило ночью, они толпились в свете портовых фонарей, с намеком покачивая ножами на цепочках.
Мне казалось очевидным, что они никак не могли бы добираться до островов одновременно со мной, если не плыли на том же судне, но я никогда не знал, где они. Прячутся каждый раз где-нибудь в корабельных недрах? Или для них резервируется отдельная часть судна? Она должна быть отделена от пассажирских кают или открытых палуб. Но если подобное укрытие существовало, я его так и не нашел.
На пароходах покрупней палуб и трюмов было множество, и обыскать все я не мог. Да и в любом случае предпочитал находить своему времени лучшее применение.
Некоторые попадавшиеся мне суденышки были столь малы и просто устроены, что казалось невозможным, чтобы кто-либо находился на борту незамеченным. Это меня изрядно озадачивало.
Менее загадочным, но тоже на свой манер интригующим был тот факт, что адепты редко работали одинаково. Я помнил замечание Ренеттиа, что они практикуют искусство, а не технологию. Каждый выработал собственные пути, и меня всегда интересовали практические стороны их несовершенства. Их действия явно включали какие-то вычисления; им приходилось уравновешивать то, что они знали или чувствовали о градуале с тем, что им становилось известно обо мне. Жезл играл некую важную роль: записывалось ли на нем то, что они делали, или он служил для проверки определяемой ими убыли? И как они ее определяют, интереса ради?
Некоторые из адептов выполняли свою работу ментальными упражнениями: они пристально вглядывались в пространство, в землю или в палубу, смотря по тому, на чем мы стояли. Большинство уставлялось в морскую даль, но лишь немногим удавалось справиться быстро, остальные старательно обозревали все видимые острова или глазели на горизонт несколько минут. Одна молодая женщина привела меня на пляж, потом неподвижно встала на песчаном склоне, предупредив меня держаться от нее подальше, и простояла около часа, пока прилив не начал плескаться у ее ног. Время от времени, не сходя с места, она делала полный поворот вокруг себя. Вода уже поднялась ей почти до пояса, когда она словно бы вышла из транса, добрела до сухого места, и велела мне следовать за ней вдоль пляжа. Все это время я простоял, ничем не защищенный от солнечного сияния.
