Срочно связать! Смотри, какая скорость!
— Вы, двое, в тот бассейн, и ты тоже.
Взмах в сторону упавшего. Беспрекословное подчинение. Или что-то замышляют, или боятся за судью.
Нужно, чтобы все легли на спину — не смогут прыгать с места!
— Всем лечь на спину!
Еще хорошие идеи будут?
Пусть по одной теперь подходят, будем связывать.
Через десять минут у ног лежат восемь накрепко связанных тел. У всех кляпы. Еще через десять каждый привязан к какому-то из предметов интерьера.
Что-то слишком легко. Гляди в оба, со стороны виднее. Если что увидишь — кричи.
Заворочался Вершитель, и я быстро привязываю его к ближайшей опоре. Он открывает глаза, осматривается, задерживая взгляд на каждом соплеменнике, будто пересчитывает.
— Еще кто-нибудь тут есть? — освобождаю его от кляпа. Он жует большими губами, видно, пасть онемела.
— Нет, — произношение гнусавое, нечеловеческое. Значит, в балахоне прибор типа моего, искажающий голос.
— Кто-то еще придет?
— Зачем? — мимика не наша, но удивление заметно. Запоминаю выражение: может пригодиться.
Перефразирую:
— Кто-то, кроме здесь присутствующих, сегодня может сюда прийти?
— Нет, — Вершитель понемногу приходит в себя и, кажется, наконец понимает, чего я от него хочу. — Кроме семьи Вершителя, дальше приемной никто не заходит. Даже другие Вершители.
Трудно воспринимать гнусавый голос, а еще он сильно тянет гласные.
Сажусь на ближайший камень, он покрыт мхом и достаточно мягкий. Смотрю в выпученные глаза, и меня наполняет смесь отвращения и гнева. Вот, значит, кто решает, кому из людей жить, а кому умирать? Какая-то зеленая склизкая мерзость! С трудом удерживаюсь, чтобы не пристрелить его.
Может, я?
Рано!
— Я буду задавать вопросы. Каждый раз, когда я поймаю тебя на лжи, погибнет один из твоих… — не могу подобрать приличное слово и указываю пистолетом на остальных. Судья ерзает, его зеленая кожа светлеет.
— Я расскажу все, что ты хочешь узнать.
Смотри, он посветлел и голос изменился, — подсказывает Сергей, — возможно, так выглядит волнение или страх.
Или ложь. Мы не знаем, как они относятся друг к другу.
— Если сюда кто-нибудь заявится, я убью вас всех.
— Тут нет ни камер, ни сигнализации, только компьютер, но он сейчас выключен, в нем тоже нет камеры, только микрофон. Моя семья очень важна для меня, я сделаю все, как ты скажешь.
С потолка капает вода, слышны легкие всплески, когда она попадает в лужи, рассеянный свет заливает пещеру. Пистолет лежит на колене, его дуло смотрит на ближайшую лягушку. Серега молчит. А меня разрывает на куски: передо мной существо, которое может разъяснить все, но с чего начать? Вопросов слишком много.
— Кто вы? — спрашиваю, ожидая, что ответ будет длинным.
Но нет, судья лучше меня понимает, что мне нужно, и хочет показать свою готовность к сотрудничеству.
— Мы с другой планеты (да что ты говоришь!). Основные наши силы прилетели на Землю двести лет назад и высадились сразу после Последней войны, — тараторит, глотая некоторые буквы, Ларгус. — Мы захватили власть над уцелевшим человечеством, создали иерархию и работающую структуру. Кроме охотников и Управляющих, о нашей сущности никто не знает.
Он замолкает и опускает взгляд.
И все? Вот так кратко и просто? Высадились и захватили власть над человечеством.
Внутри меня пустота. Хоть Кирилл в своей записи и подготовил нас именно к этому варианту, трудно понять и принять такое. Сергей испытывает то же самое. Ему даже сложнее. Для него это двойной обман: сначала он узнал, что его мир фикция, теперь, что фикция и внешний мир. С другой стороны, внешний мир для него враг…
И что? — кричит Сергей. — Эти суки захватили землю и загнали нас в резервации! И ваш хваленый внешний мир создали они.
Да, с этим надо разобраться подробнее. Теперь последовательность вопросов очевидна.
— Вы развязали Последнюю войну?
— Ее развязали бы люди в любом случае, — он жует губы и опускает голову, — но мы ускорили процесс.
Рука снова сжимается на рукоятке пистолета.
Не нужно, дай я.
Я сказал — рано!
— Говори яснее, сукин сын! Как вы это сделали, если ты утверждаешь, что вы прибыли после начала?
— Основные силы прибыли после начала, а разведчики были тут за двести лет до этого.
То есть в начале девятнадцатого века. Что же вы, сволочи, делали здесь двести лет? Внедрялись? Подначивали? Разрушали? Как вас не заметили? Вы же зеленые вонючие жабы с шестью руками.
— Сколько вас?
— Пятьсот пятнадцать тысяч.
— Такая точная цифра?
— Сюда прибыло три корабля разведчиков по пять тысяч на каждом. Потом десять кораблей с поселенцами по пятьдесят тысяч на каждом. Итого: пятьсот пятнадцать тысяч.
Сказанное не укладывается в голове, я смотрю в зеленую морду с выпученными глазами и пытаюсь осознать. Затекла спина. Не опуская пистолета, встаю на мыски и тянусь к потолку пещеры. Отпускает.
— Вы бессмертные?
— Нет, продолжительность жизни особи нашего вида в среднем сто двадцать лет.
— Как тогда вы сохранили ту же численность?
Я понимаю, что спрашиваю что-то не то, но не могу идти вперед, оставляя позади пятна.
— Мы в любой момент можем менять размер популяции, если возникает необходимость. Пока она не возникала. Если какая-то семья теряет члена, она восполняет численность новым.
— До девяти? — догадываюсь я.
— До десяти, — поправляет судья.
Я вскакиваю и еще раз осматриваю пещеру, делаю несколько шагов, заглядываю в закоулки, напрягаю зрение, чтобы рассмотреть противоположный конец. Больше никого нет.
— Где ваш десятый?
— Он еще… не вывелся.
Он видит, что я его не понимаю, мимика людей ему хорошо знакома, он машет головой чуть назад и направо. В десяти метрах замечаю светло-зеленую чашу.
— Только прошу тебя, аккуратно, она очень подвержена внешним воздействиям.
Иду, все лягушки заметно волнуются, их кожа темнеет и становится почти черной, девять пар глаз следят за мной.
Чаша размером с большую раковину на высоте метра. Ее держит красивая резная ножка из красного камня. Тусклая лампа освещает содержимое: немного мутную воду, а на дне — размером с кулак взрослого человека полупрозрачную икринку. Приглядываюсь и различаю внутри свернувшийся калачиком эмбрион маленькой лягушки.
