— В Берлине? Едва ли такое возможно.
Бригитта сняла с меня китель, затем подвела к креслу и стала смывать грим. Я некоторое время молчал, наслаждаясь ее дыханием, запахом, прикосновением ее груди к моему плечу и воображая, как все это могло бы отпечататься на моей подушке.
— Подумал тут, — произнес я, — что очень мало о вас знаю.
— Я родилась в Берлине. Работаю здесь уже шесть месяцев, у меня квартира на Лютерштрассе, не так далеко от вас. Я училась в монастырской школе. Изучала историю искусств и театр в Париже. Какое-то время была замужем за мелким прусским аристократом, но отношения не сложилось. Однажды я пришла домой и обнаружила его в своей одежде. Включая нижнее белье. Считайте меня старомодной, но я не люблю, когда кто-то, кроме меня, носит мою одежду. Тем более мой муж. Сейчас он стал счастливее. Живет в Гамбурге с очень бедным мальчиком и пишет гейские стихи, которые никто не хочет читать. Честно говоря, он не особо-то и мужчина. Не могу вспомнить, почему я вышла за него. Наверное, чтобы угодить отцу. Конечно, это все моя вина. Психоаналитик говорит, моя проблема в том, что мне нравятся настоящие мужчины, а после войны их стало очень мало. Возможно, именно поэтому мне нравитесь вы. У меня такое чувство, что вы никогда в жизни не носили платье.
— Лишь потому, что не смог найти подходящее. А потом?
— Говорила ведь. Я работала в УФА.
— Вот как?
— Это Берлин. УФА отпирает многие двери. Я работала над «Метрополисом», который едва не разорил студию. Поэтому сейчас работаю в театре. УФА не могло себе позволить мое содержание.
— Тогда вы должны знать Тею фон Харбоу.
— Конечно. Вы знакомы с Теей?
— Я помогал с историей, которую она пишет для кино.
— Понятно. Они с Лангом странная пара. Во многом вообще не пара. У них, можно сказать, свободные отношения, и ни один не возражает против того, чем занимается другой. У нее есть индийский любовник, почти мальчишка. И, кстати, Теа нацистка. На тот случай, если вы решили, что она вам нравится. Что касается него, он встречается со многими девушками, в основном профессионалками, и это не всегда заканчивается счастливо. От Фрица можно ждать чего угодно. В том числе убийства, между прочим. Его первая жена, говорят, покончила с собой, но я, как и многие другие, сомневаюсь, что там было самоубийство. Теа и Фриц очарованы насилием и преступлениями. Библиотека в их доме выглядит так, будто ее собирал Джек-Потрошитель, который для них обоих что-то вроде навязчивой идеи. У них даже есть вещи, связанные с убийствами Потрошителя. Они просто странные. Курт — Курт Вайль, композитор нашей маленькой постановки, — ненавидит Фрица. Не спрашивайте меня, почему. Но почти все в театре и кино ненавидят Фрица Ланга.
— А как насчет Дейзи Торренс? Ее вы знаете?
— Вы определенно знакомы с очень необычными людьми, Гюнтер. Да, я знаю Дейзи. Хорошая девушка. Янки. Очень богата. Живет с нынешним министром внутренних дел Альбертом Гжесинским. Хоть он и женат. Но все же он лучше, чем ее последний любовник Руди. Руди Гайзе. Тот был свиньей.
Я слышал это имя раньше, но не мог вспомнить где.
— Расскажите мне о Руди.
— Он работает в «Райнхольд Шюнцель Филмс». Дейзи говорила, что Руди — помощник режиссера, но единственное, что он при мне режиссировал, это нож и пара граммов «снежка». Не знаю, почему они были вместе, ведь Руди ненавидит женщин. Если подумать, он всех ненавидит. Что-то случилось с ним на войне. Думаю, тогда убили его парня. Во всяком случае, он рассказывал мне, что мстил за это Томми — уродовал их трупы при каждой возможности. Отрезал уши. Рассекал пополам носы. Я к тому, что, даже если это неправда, он все равно ужасный человек. — Она выпрямилась и окинула меня критическим взглядом: — Вот. Я закончила. Вы выглядите более-менее нормально. По крайней мере настолько, насколько вообще можете выглядеть на данный момент.
После рассказа Бригитты я не видел веских причин не добавить имена Фрица Ланга и Руди Гайзе в список подозреваемых и решил, что, как только закончу изображать козленка на привязи — если все еще буду жив и не поймаю доктора Гнаденшусса, — опрошу обоих мужчин. Особенно Руди. От отрезания ушей до снятия скальпов всего один шаг. Но сейчас меня больше интересовала Бригитта.
— Я тут подумал. В следующий раз, когда будете меня гримировать, покрасьте мне ногти на ногах.
— В какой-нибудь конкретный цвет?
— В тот же, что у вас. Каким бы он ни был.
— Для рук и ног женщины обычно выбирают один и тот же оттенок.
Она скинула туфлю и показала мне свою ступню. Ногти на всех пяти пальцах были выкрашены в сиреневый цвет:
— Довольны?
— Почти. Прекрасная ступня. Очень мне нравится. Полагаю, у вас есть еще одна такая же. Пожалуйста, не останавливайтесь, раз начали.
— Хотите увидеть вторую? Да?
— Просто чтобы убедиться, что цвета совпадают.
Судя по звукам, доносившимся со сцены, репетиция шла хорошо. К этому моменту я знал имена всех главных героев: сейчас Полли и Макхит пели дерьмовую песню о любви. Возможно, именно с нее началась чувственность между мной и Бригиттой. Чувственность. Не знаю, как еще назвать это занятие, когда оно кажется и естественным, и чрезмерным. Но удивительно, как чувственно может выглядеть босая женская ступня с выкрашенными в сиреневый цвет ногтями и ложбинкой между пальцами, а ты весь день провел на солнце, и тут женщина запирает дверь, сбрасывает вторую туфлю, медленно подбирает подол серого платья и осторожно стягивает его через голову, затем кидает на спинку стула, на котором ты все еще сидишь.
— Полагаю, вы хотите, чтобы я сняла белье.
— Обычно это рекомендуют в подобных ситуациях.
— Вы бы так это назвали? Ситуация?
— Конечно.
— И какая же это, по-вашему, ситуация?
— Интересная.
— И все?
— Еще запутанная.
Она сняла нижнее белье и бесшумно швырнула на стол, где оно заняло не больше места, чем горстка розовых лепестков.
— Такая, из которой мне хочется помедленнее выпутываться.
— Поэтому я и заперла дверь, герр комиссар. Чтобы удержать вас здесь ради собственного удовольствия.
— И я намерен с этим разобраться. С вашим удовольствием, имею в виду. Просто слегка отвлекся. Не каждый день видишь все сокровища мира.
Она подошла, села ко мне на колени и погладила по голове, и я по какой-то причине, которую не мог выразить словами, не швырнул ее на пол. Дело было не в том, что я не мог придумать слов, по крайней мере таких, в которых больше одного слога, — просто мой рот был занят ее поцелуем.
— Так что же будет дальше?
— Я бы предположил, что все довольно просто.
— Ты бы мог так подумать. А значит, ты мужчина. И следовательно, совсем об этом не думал. Я счастлива оказаться без одежды у тебя на коленях. И скорее наслаждаюсь ситуацией. Если это она и есть. Но на следующем этапе мне понадобится большая кровать с хорошими простынями. Что означает, что нужно пойти ко мне. Я еще не встречала мужчину, чье постельное белье соответствовало бы моим стандартам. Просто чтобы ты знал: путь к моему сердцу лежит через стопроцентный египетский хлопок. По-моему, хорошее постельное белье не подлежит обсуждению. А потом мы, возможно, поужинаем. У Хорчера, я думаю. И прежде, чем ты заговоришь о жалованье полицейского, платить буду я. То, что я здесь работаю, еще не значит, что мне нужны деньги. Мой отец — Курт Мёльблинг.
