9. Одним из следивших за порядком преподавателей был Даллас.
10. Когда он не посматривал тоскливо и обескураженно на Йена и идиотов, известных как членов клуба «Меткий кий», то напропалую флиртовал в углу с Мирандой Дэрроу, эффектной и молодой директорской женой с длинными волосами и пышным бюстом. Почему-то больше всего меня расстроило именно то, что Даллас флиртовал с миссис Дэрроу.
Вдобавок ко всем прочим неприятностям Даа-ллесс (как протяжно, по-техасски, произносила сегодня Джорджина, словно всю жизнь прожила в Техасе, хотя всего лишь провела там выходные) был дежурным преподавателем на сегодняшнем ужине. Я могла бы порадоваться, что он предпочел сесть за один из длинных «общих» столов, отведенных для выпускников, если б она постоянно не флиртовала и заигрывала с ним, усиленно добиваясь внимания.
«Даа-ллеесс, — игриво поправив прическу, — пожалуйста, передайте масло…»
«Даа-ллеесс, — дурацкое хихиканье, — раз уж вы взяли соус, то не могли бы полить немного и на мой салат?»
«Даа-ллеесс, а у нас будут занятия, посвященные творчеству Пабло Неруды
[26]?»
И как будто мало ей показалось явного флирта, так она еще осмелилась спросить, есть ли у него «жена или подруга, или кто-то еще, с кем у вас, скажем так, серьезные отношения?»
Даллас ответил, что свободен, а Джорджина восприняла это с воодушевлением и надеждой, хотя она в данном случае менее всего могла на что-то надеяться. Сильви и Патрик, откровенно целовавшиеся во время танцев, когда он не проделывал свои дурацкие шуточки с брюками, теперь игнорировали друг друга, переглядываясь лишь украдкой, чем вызывали у остальных ощущение неловкости. Несмотря на… или, наоборот, из-за очевидной сексуальной напряженности, Майкл и Джейкоб провели ужин, пытаясь ехидничать, называя друг друга «геями» и используя еще более отвратительный сленг.
— Не лучше вам двоим разобраться с этим наедине? — спросил Даллас в конце их гомосексуальной перепалки, отчего Майкл покраснел как рак, а Джейкоб фыркнул так, что у него из носа брызнуло выпитое молоко.
Последовало неловкое молчание, и Йен попытался восстановить приличное общение за ужином. Теперь за столом слышалось только: «Да, сэр, нет, сэр, или, пожалуйста, сэр, передайте картошку». Учитывая, что Даллас был учителем, а мы — учениками, мне следовало бы гордиться усилиями моего друга. Не говоря уже о его безупречных манерах. Обычно я и гордилась.
— Далласу нравится, когда его называют Далласом, — прошептала я на ухо Йену.
— Сударь Даллас.
Мне захотелось оглохнуть. Особенно когда Даллас вдруг произнес: «Виселица — вот настоящее слово, сударь. Если вы приготовились к этому, то вы вполне готовы»
[27].
Все за столом, включая Йена, уставились на него так, словно он вещал на неведомом языке в состоянии религиозного экстаза.
— Шекспир, — изрекла я, почти не сомневаясь, что угадала верно.
Даллас улыбнулся, и все тут же с умным видом принялись кивать головами, словно тоже вспомнили эту цитату, а я считала минуты, когда будет удобно ускользнуть с этого идиотского ужина.
Как только нас отпустили, я пробормотала, что мне нужно еще сделать домашнее задание, хотя на самом деле уже все сделала, и постаралась затеряться в толпе, направляясь к двойным дверям.
Даллас, должно быть, вышел через преподавательский выход, пока я застряла в медленно движущейся группе десятиклассников, потому что, когда я прорвалась во двор, он уже стоял там, прислонившись к кирпичной колонне.
— Энди, — окликнул Даллас, и мое имя, казалось, далеко раскатилось эхом, несмотря на гомон окружавших нас голосов.
Я подошла, удивляясь, зачем он поджидал меня, и впервые заметив, как явно неловко он чувствует себя в этой не подходящей ему рубашке цвета хаки и слишком туго завязанном галстуке, как того требовал дресс-код воскресного ужина. Без своих обычных джинсов и выцветшей хэбэшной голубой или клетчатой рубашки Даллас выглядел непохожим сам на себя.
— Я вызывался дежурить за вашим столом в надежде насладиться блестящим разговором с вами за ужином, а вы едва слово сказали.
— Все из-за того, что… — Я пожала плечами, теряясь с ответом.
— Так из-за чего же?
Двор уже начал пустеть, но все же оставался неудобным для такого разговора. Я первой выскочила из-за стола, поэтому в любой момент могли появиться Йен, Джорджина и вся наша компания.
Оглянувшись через плечо, я убедилась, что они до сих пор не вышли.
— Меня слишком смущало поведение моих друзей.
— Но вы же не можете винить себя за их поведение, — заметил Даллас, заправив мне за ухо выбившуюся прядь волос.
А потом он прочитал стихотворение. Мне нравилось, как Даллас читает или цитирует стихи… он не декламирует их тем возвышенным «поэтическим голосом», каким обычно пользуются авторы, стараясь подчеркнуть величие своих творений. Он произносит слова просто, лишь слегка подчеркивая их сущность.
Город дремлет в своем одеяле.
Мэр спит в маске,
Шеф полиции — в берушах,
Дыхание их жен глубоко и бесстрастно.
Никто даже не бормочет во сне.
Бодрствуем лишь мы с тобой!
— И кто же автор?
— Я. Оно называется «Блум»
[28].
«Блум»… интересно, имеется в виду какой-то расцвет, очарование или просто моя фамилия?
Должно быть, случайное совпадение.
Или, может, подсознательная закономерность…
Но он же известный поэт, черт побери. Все его поступки и желания преднамеренны. Подсознательное определяет его сознание.
Он заявил, что вызвался быть дежурным преподавателем за столом, чтобы за ужином насладиться разговором со мной.
И он заправил мне прядку за ухо…
Но это могло быть чисто отеческое побуждение. Или учительское. Ведь мы определенно связаны друг с другом как учитель и ученица.
И это совершенно логично, учитывая, что я — Энди Блум, Чудесная Юная Сочинительница Гленлейка.
Допустим, «Цветок», как замечено в названии стихотворения.
