Кто-то гладит меня по голове.
Горло сдавливает спазм. Почему-то хочется свернуться клубочком, но я упрямо пытаюсь подняться. Данил берет мою руку, желая остановить, я неловко вырываюсь и едва не падаю.
– Мне надо умыться…
– Возьми рубашку, – бархатистый голос Олега немного успокаивает.
Я бы хотела его увидеть, но могу различить лишь силуэты.
На ощупь надеваю рубашку, хранящую его запах, и бреду к выходу. На мое несчастье именно в этот момент в одном из залов заканчивается представление, и в коридор вываливается толпа. Впрочем, специфика клуба играет на меня: всем плевать на полуголую растрепанную девицу в расстегнутой рубашке.
Всем, кроме той девушки, что еще недавно была привязана к крюку и кайфовала от ударов плетки. Она смотрит так пристально, что я замираю, как кролик перед удавом.
– Ты вернулась, – улыбается девушка. – Ты снова приехала…
От неожиданности я не нахожу, что сказать, оказываясь посреди толпы. Продолжая улыбаться, девушка обвивает мою шею и прижимается губами к моим в страстном поцелуе. От неожиданности я не могу сопротивляться, а когда чувствую на себе сразу четыре пары рук, накрывает паникой.
Голос исчезает, не давая даже выдохнуть «нет», толпа увлекает меня куда-то в один из залов. Паника захлестывает все сильнее, голова начинает кружиться. Кто-то поддерживает меня, когда я начинаю падать, а девушка прижимается ближе, покрывая поцелуями мою шею, разводя полы рубашки и стаскивая ее по плечам. Голоса возбужденно гудят. К горлу подкатывает тошнота, я трясу головой, чтобы вернуть контроль над телом.
Чьи-то пальцы крепко обхватывают запястье, а потом меня в буквальном смысле выдергивают из толпы.
– Простите, господа, но эта леди сегодня – мой эксклюзив.
– И как ей удается каждый раз отхватывать таких мужчин… – смеется девушка.
Олег выводит меня из зала. В закрывающихся дверях я вижу, как незнакомка ложится на огромную деревянную скамью, приглашающе разводя ноги, и быстро отворачиваюсь.
– Ты обладаешь удивительной способностью вляпываться в истории, Алина Аксенова, – хмыкает Долгих.
Я закрываю глаза. Голова все еще кружится. Может, стоило хоть что-то съесть?
– Идем, я провожу тебя в душ.
С трудом понимаю, куда он ведет меня, ряды абсолютно одинаковых дверей превращаются в мешанину темных красок и приглушенных звуков, доносящихся из зала.
В душе я немного прихожу в себя, выкручивая холодную воду на максимум. Зуб не попадает на зуб, но сознание проясняется. Кожа краснеет от ногтей, которыми я ее скребу, а внизу все немного болит.
Мысль о том, чтобы выйти и показаться Олегу почему-то пугает до истерики. Я сажусь на пол в кабинке, пытаясь успокоиться. От холода кожа на спине уже теряет чувствительность, но я не могу найти в себе силы подняться. Лишь когда раздаются шаги и Олег силой поднимает меня на ноги, понимаю, как замерзла.
Долгих негромко ругается сквозь зубы.
– Я говорил тебе. Я говорил, не лезть в это, Алина. Наигралась? Хватит с тебя. Мы едем домой.
– Нет, я… – Язык не слушается. – Я здесь была… мне надо выяснить, с кем.
– Потом выяснишь! – отрезает Олег.
Я не могу сопротивляться, даже несмотря на жажду информации. Кое-как снова натягиваю рубашку и джинсы. Волосы мокрые, но для жаркого лета это вовсе не проблема. Я не могу найти босоножки, не помню, куда положила. К счастью, Долгих не замечает, что я босиком вплоть до момента, пока мы не выходим на дорожку.
Но даже когда замечает, мне плевать.
Я закрываю глаза, вслушиваясь в шум моря, доносящийся откуда-то издалека. Темнота напоминает о сцене в клубе, но даже это лучше, чем смотреть на Олега.
Что со мной?
Я переспала с Никольским через день после того, как вернулась из больницы. А потом прыгнула в постель Долгих, и не испытывала никаких угрызений совести, только неловкость. Я позволила довести себя до оргазма на пляже и беспрекословно отдалась им обоим. А сейчас боюсь посмотреть ему в глаза?
Нет, это не страх.
Это обида. Щемящая болезненная обида на то, что я увижу в их отражении: шлюху. Девку, которой платят, чтобы она в любой момент подставляла себя любому количеству их друзей. Да, дорогую, стоящую баснословных денег, но шлюху, на которую нет смысла смотреть иначе.
Это уже не исправить и не изменить, но я все равно чувствую, как где-то там, где стучит сердце, что-то ноет.
– Эй…
Я отбиваюсь, пытаюсь вырваться и не дать себя обнять, но Долгих все равно прижимает меня к себе.
– Ну и зачем ты согласилась? Неужели думала, что будет как-то по-другому?
Я не выдерживаю. Слезы проливаются на щеки, их так много, что на рубашке Олега (где, кстати, он взял чистую?) расплывается мокрое пятно.
– Ты знаешь, зачем!
Бью его по плечу от бессильной ярости.
– Знаешь! Я понятия не имею, как может быть, я ничего не помню! И если не вспомню, не сделаю то, что вам нужно, отправлюсь в тюрьму и даже не буду знать, за что!
– Алина, – со вздохом говорит Долгих, – я не дам отправить тебя в тюрьму. И я ведь разрешил тебе отказаться. Скажи, девочка, в какой момент я заставил тебя думать, будто не отвечаю за собственные слова?
Я мотаю головой, чтобы не слушать его, но голос Олега обладает удивительной и даже магической способностью пробиваться через любые эмоции.
– Ты ничего не сделала. Никто не пострадал, только имущество, претензии по которому легко отозвать. Я не отправляю в тюрьму за отказы в постели. Идем.
Он сажает меня в машину. Остатки сил резко меня покидают, я не могу даже пристегнуться. Слегка дрожат руки, но чем дальше мы оказываемся от клуба, тем легче становится дышать.
– Прости, – тихо говорю я.
– За что?
– Я пыталась. И мне было хорошо, правда…
– А потом – плохо. Да, так бывает. Не все в мире сводится к физическому удовольствию.
– А к чему оно сводится? – устало спрашиваю я, не надеясь, в общем-то, на ответ. – К деньгам?
– Что-то к деньгам, что-то к сексу, что-то к другим, менее раскрученным, вещам. Мир многогранен, детка. Иногда довольно жесток. Иногда – а точнее, часто – такие, как я, покупают секс за деньги.
– У таких, как я.
– Если бы это было так, ты бы не рыдала сейчас у меня в машине.
– Твоя теория не выдерживает критику. Раньше меня не смущали условия сделки. Судя по обрывкам воспоминаний, до удара по голове моральные принципы дремали где-то очень глубоко.
– Раньше… мы не знаем, что было в твоей голове раньше.
Я морщусь, сжимаясь в дверцу машины. Отвращение к себе, которое я чувствую, кажется совершенно новой эмоцией. Я еще не ненавидела себя так сильно, как сейчас.
