— Вот правду говорят, что все творческие люди форменные сумасшедшие, — наконец, сказала она. — Сгинь с глаз моих и больше не смей приближаться к Кэтрин! Тебе она не ровня, и я надеюсь, ты это понимаешь.
Эрика покосилась в зеркало. Мужчина в отражении кивнул и сказал:
— Я вынужден повиноваться, ваше величество.
Королева горько усмехнулась, покачала головой.
— Твои родители убиты, — напомнила она. — Твоя сестра в бегах. Вот о чем тебе следует беспокоиться.
Эрика почувствовала, как защипало глаза. Мужчина в зеркале провел ладонью по лицу, и взгляд королевы смягчился.
— Прощай, Эрик, — сказала она, и в ее голосе отчетливо звучала печаль и что-то еще, очень похожее на сожаление. — К Кэтрин не заходи, не велю.
И, поднявшись с трона, королева величаво проплыла по залу и исчезла за высокими дверями. Мужчина в зеркале задумчиво смотрел ей вслед.
В тот же день Эрика отправилась в большие зарубежные гастроли — ее уже несколько месяцев настойчиво приглашали в Анбург и Лекию, обещая невиданные гонорары. Государево предписание, которое ей вручили при выходе из дворца, запрещало возвращаться в Хаому в течение двух лет.
Была ли это ссылка? Бог весть.
А спустя год лекийские рыбаки выловили в Среднеземельном море выловили женский труп, в котором великий Эрик Штольц опознал свою сестру. На этом дело было закрыто, следователи получили очередные полоски на погоны, а Эрика поблагодарила Моро за имитированную женщину, которую он создал своей магией.
И жизнь побежала дальше своими долгими дорогами.
Последним, что увидела Эрика перед тем, как заснуть, была сухощавая фигура доктора Вернона — анатом возник из сонной тени и спросил:
— Кому надо убивать проститутку? К тому же, боевым артефактом?
Доктор Вернон понравился Эрике — энергичный, сильный, язвительный, он не мог не нравиться.
— Должно быть, тому, кто убил моих родителей, — ответила она и провалилась в сон.
* * *
Эрика проснулась ранним утром, провела за роялем три с половиной часа, на радость Моро, который уселся под дверью и восторженно ловил каждую новую ноту, а затем решила прогуляться. Эверфорт ей понравился: тихий городок был похож на иллюстрацию к книге сказок. Старинные дома с красными крышами, которые липли друг к другу, стараясь не замерзнуть, огромный собор, казалось, паривший над площадью, парк со статуями в снежных шапках — все было милым, все было сказочным, и Эрика обрадовалась тому, что проведет здесь зиму и встретит новый год.
— Вы куда-то собираетесь, милорд? — поинтересовался Моро. Сегодня он выглядел каким-то угрюмым и сонным, куда-то делась его всегдашняя хищная живость.
— Да, прогуляюсь к набережной, — сказала Эрика. Моро подал ей пальто и, пока она возилась с пуговицами, проговорил:
— Будьте осторожны, милорд. У меня есть подозрение, что поклонник роз и гвоздик может вновь нанести удар.
Эрика испытующе посмотрела на него, и Моро выдержал взгляд. Было видно, что он тревожится, старательно пытается взять себя в руки, но тревога оказывается сильнее всех его попыток.
— Скажи, Жан-Клод, а есть ли у тебя возможность узнать о нем по твоим каналам? — поинтересовалась Эрика. Моро только плечами пожал.
— Увы, милорд. В материальном мире я вынужден жить по его законам, — ответил он. — Чтобы что-то узнать, как вы говорите, по моим каналам, я должен вернуться в лампу. Но я этого не сделаю до тех пор, пока опасность не будет грозить именно вам.
Эрика понимающе качнула головой. Последняя пуговица нырнула в прорезь пальто. У темноволосого мужчины, который сейчас отражался в зеркале, был самоуверенный и привлекательный вид. Девушки Эверфорта, как и все остальные девушки, примутся отчаянно строить ему глазки.
Вспомнилось интервью, которое Эрика давала «Большому музыкальному альманаху» — помимо всего прочего у нее спросили об отношении к поклонницам. Эрика ответила, что всей душой благодарит тех, кто полюбил ее музыку и приходит на концерты, но после определенных событий ее сердце принадлежит только музыке, но не женщине.
Все поняли, что имеет в виду великий Штольц. Больше ему не задавали вопросов о женщинах и любви.
— Я не хочу, чтоб вы возвращались в лампу, Жан-Клод, — призналась Эрика, и Моро улыбнулся.
— Я тоже не хочу, — ответил он и открыл перед Эрикой дверь. — Приятной прогулки, милорд.
Когда-то Эрика спросила у Моро, каково оно, житье в лампе. Некоторое время он молчал, а потом уклончиво ответил: тесно. Тесно и скучно. Насколько поняла Эрика, лампа была неким промежуточным местом между миром людей и миром духов. Когда она полюбопытствовала, как же Моро угодил в такую переделку, то он произнес:
— Я был ветром и шел между красной землей и багровым небом. Потом пришли те, кто был сильнее меня, и заточили в лампе.
В тот момент они сидели в кальянной на окраине лекийской столицы, и Эрика подумала, что слова Моро — всего лишь голос сна, в который погрузился его разум.
— Значит, вы все-таки джиннус, — сказала Эрика, и Моро произнес:
— Я люблю вас всей душой милорд, и я буду служить вам до последнего вздоха. Но никогда не называйте меня таким словом.
Некоторое время Эрика сидела молча, а потом искренне промолвила:
— Простите меня, Жан-Клод. Я не хотел вас обидеть.
Моро кивнул и объяснил:
— На моем родном языке это означает «кастрат». Очень грязное ругательство. А у меня в этом смысле нет никаких проблем.
На том и закончили.
…Зимний день выдался прозрачным и ясным. Деревья опушило инеем, синева неба была настолько чистой и насыщенной, что больно было смотреть. Эрика прошла по улице, вышла к парку и вскоре уже стояла на одном из мостов. Внизу, на льду, толпились утки, и ребятня с визгом и хохотом бросала им хлеб. Вот и булочница рядом, с целым лотком своего лакомого товара — дети клали монетки в ее грубую красную руку, а она протягивала им очередной ломоть хлеба.
Эрика вдруг подумала, что никогда не была настолько счастливой — ее наполняло простое, очень детское счастье. Она купила булку и, отломив кусок, бросила вниз: важный селезень с нарядными красно-белыми полосами на крыльях тотчас же потопал за угощением, две уточки более скромного окраса держались за ним. Надо же, как все просто: гулять по улицам пряничного городка с красными и рыжими крышами домов, кормить уток, ловить и перебирать в голове мелодии, которые плывут и плывут, и нет им конца и края.
И она могла этого лишиться. Была бы сейчас женой полковника Геварры или кого-нибудь похлеще. И он подзывал бы ее свистком, как это делал знаменитый хаомийский историк Вольцбрунт, а потом она сопровождала бы его на прогулках, где ей велено было бы молчать. Когда заниматься музыкой? В уборной? Когда муж ушел к шлюхам, а дети заснули?
