— Ничего, — повторил Моро. — Даже пыли нет. Но там что-то было, иначе огонек бы нас сюда не привел.
Некоторое время они сидели молча, и Эрика слышала, как где-то вдали, в глубинах ее памяти, негромкий женский голос напевает: звездочка моя, сияй, над кроваткой пролетай, в небесах одна горишь, на дитя глядишь… Потом Моро ударил кулаком по кровати и сказал:
— Нет, это совершенно невозможно, милорд. Дайте мне руку.
Эрика подчинилась и зажмурилась в ожидании удара — он последовал почти сразу, и за ним пришла тьма, а потом Эрика на мгновение задохнулась от морозного воздуха, который ворвался в легкие и прояснил затуманенную голову.
Она открыла глаза и увидела, что Моро перенес ее в какие-то трущобы, едва озаренные старыми тусклыми фонарями. Шел снег, мягко прикасался к лицу и таял, мир обрел унылый желтоватый оттенок, а люди, которые брели сквозь снегопад по своим делам, сделались похожи на силуэты, вырезанные из темной бумаги. Моро взял Эрику за локоть и осторожно подтолкнул к дверям — когда они вошли, то Эрика увидела, что Моро притащил их в какой-то затрапезный кабак. Пахло пивом и рыбой, у стойки и за грубо сколоченными столами сидела самая затрапезная публика, в углу за камином парочка оборванцев лениво отвешивала пинков третьему, а справа сразу же нарисовался халдей с грязным полотенцем и услужливо осведомился:
— Чего угодно добрым господам?
— Отдельный кабинет и текилу, которая получше, — бросил Моро. — И лимончика построгай на закусь.
На удивление Эрики в заведении действительно был отдельный кабинет, и он выглядел вполне пристойно — насколько это, конечно, было возможно в этом районе. Эрика провела ладонью по скамье — чистая. И стол был чистый. Медведь, которого она все-таки утащила с собой из родительского дома, важно сел на столешнице, словно почтенный председатель.
— Простите, милорд, мне надо поставить голову на место. Сейчас дыхание переведу, и пойдем домой, — сказал Моро, когда им принесли текилу, и он осушил первую рюмку. Эрика понимающе кивнула.
— Мне нужно то же самое, Жан-Клод, — призналась она. — Запечатанный тайник за шкафом. Пустой тайник, к которому пришел твой огонек — значит, там что-то было.
Моро обновил свой стакан и указал Эрике на ее текилу, но она отрицательно качнула головой. Сейчас ей как никогда был нужен свежий и острый ум.
— Если предположить, что его содержимое забрали, потом снова наклеили обои и вернули шкаф на место, — задумчиво произнесла Эрика и вдруг сказала: — Нет, это бред какой-то. Жан-Клод, а оно могло просто исчезнуть? Есть ли, например, такие артефакты?
Моро нахмурился, опрокинул вторую и подцепил с блюдца лимон. Эрике показалось, что ему не хочется говорить.
— Были, — ответил он. — Несколько столетий назад их называли Ползучими артефактами. Положишь такого красавца в сундук, а он заскучает да уползет. Они в каком-то смысле разумные. Захотят — будут служить. Не захотят — будут спорить да вредничать.
«Пожалуй, за такую вещь действительно могут убить», — подумала Эрика. Снег за окном теперь спускался густой тихой завесой, скрадывал звуки, прятал дома и людей. Эрике ни с того ни с сего подумалось, что совсем скоро новый год, и можно будет нарядить елку. А великого музыканта обязательно будут звать на балы и в гости, без этого в маленьких городках не обойтись.
— Получается, у моих родителей мог быть такой Ползучий артефакт? — предположила Эрика. — Если ему несколько столетий, то он обладает не только магической ценностью, но и культурной. И его цена велика.
Моро пожал плечами. Сочно чавкнул очередным ломтиком лимона.
— Да, это дорогие штуки. Дорогие и строптивые, как сто бесов. Их никто долго не хранит, ваши родители не стали бы умирать за такую дрянь. Отдали бы в белы рученьки, да еще и приплатили бы, чтоб наверняка забрали. Артефактами надо пользоваться, а не спорить с ними. Ты ему: работай! А он тебе: да шел бы ты, куда солнышко не заглядывает, я спать хочу, а у тебя еще и руки вон немыты!
Эрика рассмеялась. Медведь смотрел на нее черными шариками глаз — смотрел тепло и внимательно.
— Что, кроме Ползучего артефакта, могло взять и исчезнуть? — спросила Эрика.
— Ничего, — буркнул Моро и снова взялся за бутылку. — Ползучий артефакт. Древность и ценность, их уже много лет никто не видел.
Эрика задумчиво уставилась в золотистую жидкость в своей рюмке. Ее родители были гордыми и заносчивыми нищими — отрицать это было бы глупо. Если бы не выплаты его величества за награды и доблесть предков, то и дом пришлось бы продавать. И все это время у родителей, оказывается, хранилась великая ценность артефакторики. Сидеть на мешке с золотом и не взять ни пылинки — это было настолько не по-штольцевски, что Эрике делалось не по себе.
— Удивительно, — сказала Эрика. — Мой отец держал в тайнике Ползучий артефакт, который мог бы его озолотить. Он всегда был очень скуп, и мама тоже. Обожал деньги. Не понимаю, почему он не продал артефакт.
Моро пожал плечами.
— Поди знай! Иногда у людей бывают самые невероятные мотивы.
Несколько минут они молчали, а потом Эрика поинтересовалась:
— А где сейчас твоя лампа, Жан-Клод?
Моро ухмыльнулся, сунул руку за ворот и вынул подвеску на серебряной цепочке — крошечная восточная лампа для масла моргнула красным рубиновым глазком.
— Всегда при мне, милорд, — задумчиво ответил Моро, покачал подвеску на цепочке и убрал на прежнее место. — Почему вы спросили?
— Если ты вернешься в лампу, — осторожно сказала Эрика, — то сможешь посмотреть в прошлое?
Джиннусы в сказках видели время как кусок длинной ткани, выложенный на стол. Захочешь — сумеешь заглянуть в будущее, захочешь — увидишь прошлое, ведь все они у тебя в руках. Улыбка прорезала лицо Моро так, как трещина прорезает древесную кору. Он осторожно взял руки Эрики в свои, слегка сжал и с той мягкостью, с которой говорят с детьми и стариками, произнес:
— Милорд, я уже говорил, что сделаю все, о чем вы попросите. Если вы скажете убить кого-нибудь, я убью. Если вы велите спасти — я спасу. Украсть, разорвать на части, начать войну — вам стоит только попросить. Я люблю вас всем сердцем и всегда буду вам верен. Но в лампу я вернусь только тогда, когда вам будет угрожать опасность. Больше — никогда, ни при каких обстоятельствах.
Эрика мягко сжала его пальцы и спросила, глядя в глаза:
— А если я напишу для тебя оперу, Жан-Клод?
Моро отвел взгляд — было видно, что он смущен.
— Настоящую оперу, — продолжала Эрика, поглаживая костяшки его пальцев. — На восточный сюжет о слепой дочери эмира. Пять солистов, для каждого минимум один выходной номер. Несколько ансамблей. Вторые роли. Хор. Страсть. Самоотверженность. Сила любви.
— Напишете, — сказал Моро с полувопросительной интонацией, словно он хотел поверить в слова Эрики, но что-то ему мешало.
