— Так вот, в одной из апокрифических версий Писания я однажды наткнулся на строчку, которой не понял до конца, — продолжал господин Густав. — У меня создалось впечатление, что ее автор боялся не то что писать, но даже думать об этом.
Ханна всегда сдабривала яичницу ароматными сухими травами, но еда вдруг потеряла вкус. Августу сделалось не по себе.
— «Тысячи огненных пальцев Господа впиваются в землю, и земля поет», — негромко процитировал господин Густав. — Я слышал, вчера некоторые смогли уловить какую-то музыку?
— Да, — кивнул Август. — Я ее слышал. Простой, но приятный мотивчик, который поднимает со дна души хорошие воспоминания.
— Вот как! — воскликнул господин Густав и поманил официантку: та быстро принесла чайник обжигающего чая и вопросительно посмотрела на Августа. Тот отрицательно мотнул головой. — И что же вы вспомнили, мой юный друг?
Август усмехнулся и развел руками. На какое-то мгновение ему остро захотелось поменяться местами с Мавгалли и отправиться в знойный летний полдень, к вишням и запахам сада. Где, интересно, сейчас Мавгалли, они с Фирменом постоянно ходят вместе. Наверняка, пьет.
— Ничего. Похоже, у меня нет хороших воспоминаний.
Несколько минут они ели молча. Когда тарелка господина Густава опустела, то он придвинул к себе чашку чая и продолжал:
— Когда я увидел этот столб из окна, то сразу же вспомнил строчку из апокрифа. Огненные пальцы многопалых рук поднялись по всему миру, и никто не знает, что это нам сулит. Наш бургомистр поступил разумно, посадив всех под карантин.
— Думаете, это болезнь? — предположил Август. — Чума? Или еще какая-нибудь магическая дрянь?
Господин Густав рассмеялся — его смех был похож на шелест льдинок. Август вспомнил, что старик называл свою жизнь «последними сезонами», и невольно задумался о том, что бывает, когда понимаешь: смерть может зайти к тебе сегодня утром. Она незримо соседствует с тобой, и ты чувствуешь ее дыхание — тихий прохладный ветер в ноябрьском саду, пахнущий ягодами боярышника и дождем.
— Вряд ли это болезнь, — ответил господин Густав. — Святой Вехель, который написал тот апокриф, говорил в том отрывке о великой силе Господа, способной творить и уничтожать. Уж не знаю почему, но эта сила внушала ему беспредельный ужас. Он хороший писатель, святой Вехель, но иногда очень темен. Он сгущает тень там, где должен лечь яркий свет.
— Что же хотел сотворить Господь в Эверфорте? — улыбнулся Август. — Или что он хотел уничтожить?
Господин Густав пожал плечами.
— Пока мы живы, нам не понять его замысла. Мы узнаем его только тогда, когда встанем лицом к лицу, — он вдруг посмотрел в окно и указал длинным сухим пальцем куда-то на улицу. — Возможно, только это прекрасное дитя может его услышать, да и то не полностью.
Август взглянул в окно и увидел Штольца — опираясь на трость, он шел рядом с Бертом Авьяной и о чем-то негромко говорил. Мальчишка-расклейщик шагал за ними и с крайне важным видом лепил на столбы афиши. «Бесплатный концерт, — прочел Август. — Зимняя рапсодия». Господин Густав прищурился на афишу, и Август в очередной раз позавидовал тому, что в девяносто лет можно обходиться без очков.
— Похвально, очень похвально, — одобрил библиотекарь. — Такой концерт поможет всем нам воспрянуть духом. Знаете, мне нравится этот молодой человек. Есть в нем что-то очень хорошее.
Зачем Штольцу трость? Болен? На него как-то повлиял вчерашний сбой артефактов? Вопросов было больше, чем ответов, и Август постепенно начинал злиться.
— А святой Вехель не писал о том, что пальцы Господа выключают артефакты? — поинтересовался он. Вспомнилась серебряная пластинка на ладони Штольца, вспомнилось побледневшее лицо Моро, и Августу снова сделалось не по себе. Пропасть лежала под ним, он стоял на самом краю, и мелкие камешки высыпались из-под носков его ботинок.
— Нет, он ничего об этом не писал, — улыбнулся господин Густав. — Но остальные святые говорили, что артефакты — это плоды Господнего труда и его дар для людей. И если верить этому, то вчера огненные пальцы Божии хотели забрать этот дар.
— Но потом он почему-то передумал, — промолвил Август. Штольц и Авьяна прошли дальше по улице, и редактор о чем-то очень эмоционально рассказывал, а Штольц кивал, изредка вставляя слово. Он был бледен и, по примеру своего слуги, сегодня забыл расчесать волосы.
От столба с афишами скользнула тень — Моро неторопливо побрел за своим господином. Он грыз яблоко и выглядел так, словно боялся спугнуть что-то очень важное. Август вдруг подумал, что Моро может почувствовать его взгляд и обернуться, но он не обернулся.
— Да, на наше счастье он передумал, — согласился господин Густав. — И я, старый грешник, сегодня пойду в храм, поблагодарю его за это. Составите мне компанию, Август?
* * *
Зал был забит народом так, что было тяжело дышать — библиотекари были вынуждены открыть окна. Те из зрителей, кто поумнее, догадались принести свои стулья — остальные стояли вдоль стен и в проходах. Август, который успел занять то же самое место, на котором сидел во время первого концерта Штольца в Эверфорте, посмотрел по сторонам и подумал, что музыка гения стерла все различия между людьми. Вот юная шлюшка из «Зеленого огонька» стоит рядом с чопорной дамой, которой не хватило сидячего места, вот извозчик теснится рядом с банковским клерком, вот студенты из богословского колледжа сидят бок о бок с журналистами местной газеты, известными своим вольнодумством. Всё — сословия, происхождение, работа — сейчас было неважным. Штольц пришел и соединил всех.
Первый ряд снова занял бургомистр с семейством. Перед ними, прямо на полу, уселся Моро — сейчас он смотрел на рояль так, словно готовился увидеть чудо. Дочки бургомистра бросали в его сторону недовольные взгляды, но ничего не говорили — в этот момент их больше занимал не наглый слуга, рассевшийся перед хозяевами города, а Элизе, та девушка с косой, которая вчера испуганно льнула к Штольцу. Сейчас Элизе стояла у стены с букетом недорогих мелких ромашек в руках, и Август слышал, как юные медведицы мрачно перешептываются, полагая, что Элизе задумала броситься в атаку на сердце гения:
— Нет, ну ты только посмотри! Решила, что ей здесь что-то светит! Нахалка какая!
— Селедка тощая.
— Курица.
— Ну-ка хватит, — негромко рыкнул в их сторону Говард, и девицы тотчас же поджали губки. Бургомистр обернулся к Августу и сказал: — Видно крепко я где-то нагрешил, что так наказал меня Господь, послал трех дочек. Никаких сил уже нет, куда бы деться от них.
Прозвенел колокольчик, и к роялю вышел Штольц. Август невольно отметил, что он выглядит больным — бледное лицо, яркий, почти чахоточный румянец, небрежно расчесанные волосы — и почувствовал укол тревоги. Но глаза Штольца горели ярко и весело, а улыбка была светлой и живой; дождавшись, когда стихнут аплодисменты, он улыбнулся еще шире и сказал:
— Дорогие друзья, я очень рад, что вы сегодня здесь. Сейчас у всех нас трудные дни, а будущее туманно… но я надеюсь, что моя музыка сможет внушить вам веру в лучшее и подбодрить.
