— Это совершенно невозможно, доктор Вернон, — глухо произнес Штольц. — Прощайте.
* * *
Август провел три дня дома, занимаясь тем, чем и положено заниматься интеллигентному человеку зимой и в состоянии душевного расстройства: он пил, угрюмо смотрел в окно и снова пил. Снаружи была веселая морозная зима, дети и родители наряжали огромную уличную ель, увешивая ее пряниками и шарами, разносчики глинтвейна сбивались с ног, и город выглядел таким спокойным и радостным, словно никого и не убивали.
Мысли и чувства, которые кружили в душе Августа, были злыми и когтистыми. Они царапали, они язвили, они клевали — в какой-то момент Август даже посмотрел на люстру и вдруг подумал, что там очень легко закрепить веревку. У него ведь была веревка, и он мог все решить сразу и окончательно — потому, что приняв и признав то чувство, что терзало его, больше не мог бы жить, как раньше. Август выпил еще и заснул за столом, подумав напоследок, что это, возможно, к лучшему. Он еще успеет сдохнуть без покаяния, неизвестный убийца позаботится об этом.
И его любовь — та, которую Август наконец-то смог назвать любовью — уйдет вместе с ним, успев причинить боль только ему, и никому больше.
На четвертый день пришла Агапа, служанка, которая забирала в стирку белье и наводила порядок. Оценив состояние Августа, который сидел за столом со стаканом в одной руке и анатомическим справочником в другой, Агапа сказала:
— Вы бы, барин, погулять сходили, что ли? Погода хорошая, морозец. А то вон, в комнате вонища какая, хоть топор вешай. Вроде приличный вы человек, а все туда же.
— Куда «туда же»? — хмуро уточнил Август. Агапа прошла по комнате, сгребая грязную одежду и белье в мешок, и сварливо ответила:
— Известно, куда. Куда все наши выпивохи. А то я пьянь не видела? Все вы, мужики, одинаковые, хоть простые, хоть ученые, хоть какие. Как напьетесь, все на одну синюю рожу. Идите уже погуляйте, воздуха дохните. Дети колядовать пошли, вы им как раз за Рогатого Буку сойдете. Вон гляньте в зеркало, такой личиной только кошек пугать.
Август хотел было посоветовать служанке прикрыть рот и не лезть не в свое дело с советами и комментариями, но затем подумал, что Агапа права, и отправился в ванную. Во всем нужно знать меру, как говаривал Говард, наливая шестую и последнюю стопку, и Август решил, что пора опомниться.
Надо было взять себя в руки и жить дальше.
Город встретил его свежим воздухом, пахнущим апельсинами, елками и корицей, хрустом снега под ногами, огоньками свечей на елках и бесчисленными красными фонариками на дверях — символом счастья и достатка. Горожане спешили в лавки и магазинчики — покупать подарки на новый год. Шуршала красно-белая оберточная бумага, звенели монеты, весело смеялись девушки, и Август, рухнув в эту предпраздничную кутерьму, вдруг обо всем забыл и вновь почувствовал себя молодым и счастливым. Новый год всегда приносит новые надежды — даже тем, кто успел окончательно отчаяться.
Он заглянул на почту — отправил несколько писем тем товарищам, которые его еще помнили, и получил открытку от одного из бывших пациентов. К открытке прилагался чек на двадцать карун: когда-то Август оперировал доброго господина Штайнмахера, и тот не забыл об этом, поздравляя его каждый год. У окошка почтмейстера стояла изящная блондинка в дорогом манто. Все в ней — поворот головы, глаза, наполненные холодным спокойствием, модное платье и сапожки — говорило о том, что это столичная штучка. Август скользнул оценивающим взглядом по ее точеной фигурке и демонстративно присвистнул. Девушка обернулась, посмотрела на него взглядом, который мог бы кастрировать, забрала письмо и, гордо вскинув голову, вышла.
— Фу ты, ну ты, знатная барыня, — усмехнулся Август и спросил: — Кто это, господин Ким? Я ее раньше не видел.
— Конечно, не видели, — ответил почтмейстер. — Это баронетта Вилма, два дня как из столицы. Поклонница господина Штольца.
Август ухмыльнулся. Вот и поклонницы понаехали. Баронетта Вилма при всем ее изяществе выглядела так, словно способна была взять дочерей Говарда за косы, раскрутить над головой и выкинуть прочь из города.
— Решительная девушка, ничего не скажешь, — заметил Август, на что почтмейстер откликнулся:
— Все ей здесь не то и не так. Вчера уже изволила скандал в гостинице закатить. Дескать, почему здесь вино такое дешевое? Ну уж какое есть, извините.
Август вышел из здания почты, раскланялся с кем-то из знакомых — он даже не понял, с кем именно — и побрел в сторону «Пафнутия». Ему вдруг захотелось съесть чего-нибудь сытного и горячего: за три дня в компании спиртного он почти ничего не ел.
Томатный суп с сухариками и кусок хорошего мяса в компании с картошкой будут в самый раз.
«Пафнутий» был забит посетителями: народ уже потихоньку начинал праздновать, хотя последний день года наступил бы только завтра. Официантка, которая выставила на ближайший стол восемь кружек пива, сокрушенно покачала головой:
— Ох, доктор Вернон, все занято. Разве что подсядете вон к тому господину, — и указала на столик у камина. Август всмотрелся: там, вольготно вытянув ноги, сидел Моро: покуривал трубку и внимательно читал газету. На столе стояла пустая кружка пива и блюдо с остатками вепрева колена.
Август устало вздохнул. Ему меньше всего хотелось проводить время в компании Штольцевского слуги — но выходить на улицу и тащиться в другое заведение? Нет уж, там зима, а не майский полдень, Август уже успел замерзнуть.
— Ладно, — кивнул он. — Мне суп и мясо.
Официантка улыбнулась.
— И картошки побольше, — сказала она. — Я помню, доктор Вернон. Присаживайтесь, сейчас все принесу.
Увидев Августа, Моро осклабился и сложил газету.
— А, доктор! Что-то давно вас не видать!
— Болел, — хмуро ответил Август, усаживаясь за стол. Официантка поднесла кружки с пивом, и он сделал осторожный глоток. Моро понимающе кивнул.
— Ага. Я так тоже иногда болею. Сорокоградусно, — и заржал, дрянь такая, с таким гоготом, что с потолка труха посыпалась. Август хмуро посмотрел на него и вдруг подумал, что слишком устал, чтобы давать кому-то отпор.
— Что нового? — спросил он. — Как идет расследование?
Моро тотчас же перестал ржать, задумчиво почесал в ухе и ответил:
— Кверен получил бумаги из Загорского округа, Приморья и Больших холмов. У нас два тела, а в общей сложности — пятнадцать с таким же почерком. Гвоздика, Фиалка и цветок во рту. В тех местах тоже была музыка и огненные столбы. Все убитые эту музыку слышали.
Август откинулся на спинку стула и запустил руку в волосы. В ушах зашумело, а затылок налился болью, словно его ударили. Нет, он, конечно, предполагал, что могут найти убитых таким же образом, но что их будет пятнадцать…
— А про Гвоздику что-нибудь узнали? — спросил Август. — Товарищ Макса что-то отписал?
Моро кивнул и приложился к кружке. Официантка поставила перед Августом суп, но он вдруг обнаружил, что совершенно лишился аппетита.
