* * *
Концерт закончился через полтора часа, а большой ужин в доме бургомистра начали ровно в девять вечера. Говард превзошел самого себя — усаживаясь за стол, Август поразился количеству блюд. Рыба, мясо, свежие фрукты, которые зимой стоили целое состояние, лучшие вина — бургомистр выставил все, что в изобилии скрывали его погреба. Когда они входили в большую столовую, то Говард придержал Августа за локоть и негромко произнес:
— Я нашего гостя посажу между тобой и собой. А то боюсь, девки мои его живым не выпустят. Очень уж решительно настроены, даже страшно.
Август понимающе кивнул. Судя по румянцу и горящим глазам, прекрасные девы были готовы на все. Пожалуй, их подруги, которым не повезло ужинать с великим музыкантом, сейчас умирают от зависти.
И теперь Штольц сидел рядом с Августом, задумчиво крутил серебряную вилку в изящных длинных пальцах и смотрел по сторонам с таким смущенным видом, словно не понимал, как попал на ужин в свою честь, когда только что был в стране своей музыки. Сейчас, когда Штольц был совсем близко, Август видел, что молодой композитор очень хорош собой. Мягкие черты лица, задумчивые карие глаза, тонкий нос с небольшой горбинкой, светлая кожа — Штольц был похож на ангела, какими их рисуют современные подражатели классическим художникам. Дочери Говарда, которых предусмотрительно усадили почти в конце стола, смотрели на Штольца так, словно он был шоколадным тортом.
«Не повезло тебе, парень», — подумал Август, заметив на указательном пальце музыканта тонкое золотое кольцо с маленьким виноградным листком. Виноград был одним из символов королевского дома, и кольцо, должно быть, подарила принцесса Кэтрин, прощаясь с возлюбленным. Интересно, играют ли ей дворцовые музыканты тот грустный ноктюрн? Вспоминает ли она о своей любви, или уже утешилась? Штольц поймал взгляд Августа, доброжелательно улыбнулся, и Августу отчего-то сделалось не по себе, словно музыкант невзначай прикоснулся к нему там, где не имел права касаться.
— Друзья! — Говард поднялся с бокалом из-за стола; стол едва заметно качнулся. — Сегодня у нас праздник. В Эверфорт приехал великий человек, и то, что все мы будем жить с ним вот так, по соседству — это великая честь. Господин Штольц, — Говард посмотрел на Штольца со смущенной улыбкой и продолжал: — Тут у нас, на севере, народ простой. Если нам что-то нравится, то мы так и говорим: нам нравится. Ну и если не нравится, тоже говорим, как есть, не чинясь. Так вот, мы все вам очень рады. А концерт сегодня… — Говард замялся, подбирая слова. Август знал, что бургомистр готовил речь, но видно, теперь вся она вылетела у него из головы от волнения. — Ну это что-то потрясающее. Я плакал от счастья, честное слово. Вы всех нас будто в Господни сады подняли.
Кто-то из собравшихся шмыгнул носом от высоких чувств. Август видел, что вся знать Эверфорта растрогана до глубины души. Штольц опустил глаза к тарелке, на его щеках появился румянец. Август заметил на щеке музыканта тонкую царапину — должно быть, порезался, когда брился.
— Спасибо вам, — сказал он. Голос оказался мягким, каким-то очень бархатным, ласкающим. — Я действительно тронут, спасибо. Надеюсь, Эверфорт станет для меня настоящим домом.
Жители города не любили долго болтать, когда на тарелках стынет мясо, и начался ужин. Застучали ножи, в бокалы полилось вино. Август резал стейк на полоски и чувствовал, что ему не по себе. Он сам не знал, почему — душа была не на месте, что ли.
Да и была ли у него душа? Все эти годы Август был уверен, что душу у него выбили шпицрутенами, таща сквозь строй — а Штольц взял и достал ее своей музыкой, словно жемчужину из раковины, и открыл во всей красоте так, что Август до сих пор не мог опомниться.
— Почему именно Эверфорт? — поинтересовался Август, когда Штольц обернулся к нему и попросил передать перец. Музыкант пожал плечами.
— А почему бы и нет? — ответил он вопросом на вопрос.
— У вас большой выбор, — сказал Август отчего-то резче, чем собирался. — Это я вынужден тут сидеть и не копошиться, а перед вами лежит весь белый свет. Август Вернон, здешний анатом. К вашим услугам.
Штольц рассмеялся, и на щеках у него проявились ямочки — мягкие, почти женские. Августа что-то ощутимо кольнуло под ребро.
— Надеюсь, что мне не понадобятся ваши услуги, — сказал Штольц. — Ну а что до вашего вопроса, то меня всегда вдохновлял север. Наконец-то я смог приехать сюда и буду работать. Согласитесь, здесь очень красиво. Гораздо красивее, чем на юге.
Август понимающе кивнул и опрокинул стопку перцовки. Дьявольщина, да что с ним такое!
Он вдруг обнаружил, что сказал:
— Нет, я терпеть не могу такую музыку.
За столом сразу сделалось как-то очень тихо. Среди высшего общества Эверфорта Август вполне предсказуемо имел репутацию язвительного вольнодумца и говорил все, что было у него на уме: дальше ссылать уже некуда, а единственного анатома на весь регион, который знает свое дело, надо ценить, холить и лелеять. Но вот чтобы так открыто хамить дорогому гостю — такого не ожидали даже от него.
Но Штольц только улыбнулся, сразу же сделавшись очень юным и беззащитным, и поинтересовался:
— А почему?
— Дружище, ты бы это… — сказал Говард и махнул слуге: тот сразу же поскакал в сторону Августа с бутылкой хорошего вина, чтоб понадежнее закрыть несносному грубияну рот. — Вот, винца выпей. Эрик, вы не обращайте внимания, Август у нас человек хороший, душевный, но иногда такое ляпнет, хоть святых выноси. Мы-то уже привыкли, что у него натура такова, ничего не поделаешь…
И он выразительно посмотрел на Августа — так, словно хотел покрутить пальцем у виска и искренне поражался такой неслыханной грубости.
— Нет-нет, — улыбка Штольца сделалась еще шире, и он произнес: — Моя музыка и не обязана вам нравиться, Август. Мне просто любопытно.
Август откинулся на спинку стула и промолвил, хмуро чертя вилкой по тарелке среди кусочков стейка:
— Я от нее мягким делаюсь. Мягким, слабым, как устрица без ракушки. Словно вы сняли с меня мое жалкое тряпье и поставили на площади. И я стою, и есть только я и ваша музыка. И не знаю, что будет дальше, и будет ли вообще. Вы обнажили мою душу, а что с ней делать потом, я уже не знаю. И никто не знает.
За столом было тихо-тихо. Потом жена полицмейстера сказала:
— Я-то думала, Август, вы обидеть хотели. А вы похвалили, да еще и как похвалили.
Август мрачно посмотрел в ее сторону и ничего не ответил. Штольц дотронулся до его запястья, и от этого прикосновения у Августа что-то сжалось в животе.
— Вы все правильно поняли, — искренне произнес Штольц. — Именно этого я и добивался. Именно об этом и есть моя музыка.
Он помедлил и добавил:
— Спасибо вам.
Август угрюмо покосился на него и промолчал. Говард понял, что скандала, слава Богу, не случилось, и энергично замахал слугам. Принесли перемену блюд, в бокалах зашипело золотое южное вино, зал наполнился разговорами, и застолье пошло по своему привычному руслу: беседы, хмель, звон бокалов и рюмок.
