— Куда ты сплавил свою навязчивую спутницу? — поинтересовался Август. Штольц вынул из кармана крошечную серебряную пластинку артефакта и ответил:
— Она немного заблудилась. Стоит сейчас в одной из комнат и не хочет искать выход.
От этих слов повеяло холодом.
— Просто стоит? — уточнил Август. Штольц кивнул.
— Да. Она просто стоит у окна. Я попросил Жан-Клода о том, чтобы обошлось без боли и особенного дискомфорта.
Август снова вспомнил о том, что сказал сегодня утром священнику. Любить — это хотеть прикоснуться. Неожиданно ему страшно захотелось плюнуть на все и просто взять Штольца за руку. Ничего особенного, самый обычный, почти дружеский жест. Никто этого не заметит — все заняты своими делами — ну а даже если и заметят, что с того? Это настолько великий грех — дотронуться до того, кого любишь? Ему сделалось горько и страшно — настолько, что Штольц нахмурился и спросил:
— Что с тобой?
«Ничего, — подумал Август. — Ровным счетом ничего. Кроме того, что меня сейчас кондрашка хватит от всего этого».
— У меня нет для тебя подарка, — ответил он, прекрасно понимая, насколько по-дурацки это звучит. В небе расцвели новые вспышки салюта, и на лицо Штольца легли алые тревожные отблески. С улицы донеслись далекие восторженные вопли: до нового года оставалось всего ничего, люди радовались, на какое-то время забыв о делах и надеясь на неизбежное счастье.
Дураки.
— У меня тоже, — признался Штольц. — Честно сказать, я давно никому ничего не дарил. Отвык.
Август усмехнулся, чувствуя, как знакомая игла все глубже и глубже вонзается в его сердце. Машинально дотронулся до груди, словно хотел нащупать ее и выдернуть.
— А баронетта? — спросил он. Штольц презрительно фыркнул.
— Ну уж нет. Чтобы она потом вообще не отстала?
Логично. Любая девушка, которая получит презент из рук своего кумира, решит, что это начало отношений, которые обязательно приведут к свадьбе — на меньшее девушка не согласна. Тогда Штольцу не помогут никакие артефакты.
Август усмехнулся и неожиданно для самого себя произнес:
— Если бы я мог подарить тебе свою душу, то подарил бы.
Сначала ему не поверилось, что он это сказал. Потом ему захотелось удариться головой обо что-то потверже — выбить дурь, да так, чтобы не возвращалась. Потом у него в душе все рухнуло, когда Август подумал, что Штольц сейчас выругается, отойдет и утром уедет из Эверфорта, не собрав вещей: просто, чтобы держаться подальше от ссыльного идиота, которому совершенно снесло голову.
А потом Штольц скользнул пальцами по его запястью, и сердце пропустило удар. На какой-то миг Августу показалось, что он горит — он медленно перевел взгляд на Штольца и увидел, что тот смотрит с теплом и чем-то очень похожим на любовь.
Конечно, этого не могло быть. Откуда бы там взяться любви? «Я сплю, — подумал Август, — и мне все это снится».
— Если хочешь, поехали ко мне, — спокойно произнес Штольц, словно ничего особенного не случилось. — Такого богатого угощения, как здесь, я не обещаю, зато познакомлю тебя кое с кем.
Август не запомнил, как они добрались до Малой Лесной. В памяти остался мелкий снег, темный вечер и город, укутанный в сугробы, как в белую шубу. Пролетели смеющиеся девушки на коньках, которые катались по замерзшей реке, мелькнули выпивохи возле одной из городских елок и разносчик глинтвейна, разливавший по кружкам свой лакомый товар. Августу казалось, что он спит, сон становится все глубже и глубже, и единственным настоящим в этом сне была рука Штольца — хрупкие прохладные пальцы лежали на его запястье, и Августу хотелось, чтобы дорога не кончалась.
Потом он вдруг один оказался во тьме — глубокой, непроницаемой — и только тогда опомнился. Опустив руку, Август наткнулся на перила: значит, впереди лестница. Его снова охватило холодом.
— Эрик? — негромко окликнул Август, и впереди вспыхнул свет: открылась дверь, на ступени, укрытые дорогим красным ковром, лег медовый отблеск лампы, и голос Штольца произнес:
— Поднимайся!
Август подчинился: сквозь тот сладкий и страшный водоворот чувств, который сейчас владел его душой, пробилось желание просто посмотреть, что будет дальше. Он поднялся по лестнице и оказался в коридоре — в открытую дверь была видна распахнутая пасть рояля, и тот сюртук, который баронетта Вилма хотела снять со Штольца, сейчас небрежно сбросили на стул.
Августу сделалось жутко. Настолько, что он с трудом подавил властное желание сбежать отсюда. Он вошел в большую, богато и со вкусом обставленную комнату, чьи три окна выходили на Малую Лесную. Судя по мебели, комната служила Штольцу одновременно спальней и рабочим кабинетом.
— Выпьешь? — спросил Штольц. Он стоял у окна, открывал бутылку вина и был похож на привидение. В таком доме и должны водиться призраки — вот и один из них.
— Нет, — ответил Август. — Похоже, мне понадобится чистая голова.
— Ну как хочешь.
Хлопнула пробка. Август сделал несколько шагов по комнате и вдруг увидел.
Он остановился, словно налетел всем телом на невидимую преграду — дьявольщина, да он почти почувствовал удар! Знакомое платье цвета артериальной крови лежало на полу: незнакомка в маске сбросила его впопыхах. А вот и маска, вот и полупрозрачный шелк белья — такого же красного, как и платье.
Август устало вздохнул. Провел ладонями по лицу, понимая, что все кончено. Вот, значит, кто решил над ним поглумиться. Интересно, рассказала ли девица Штольцу о том, как все прошло? Или переоделась и была такова?
Августу стало мерзко. Захотелось оказаться как можно дальше от всего этого, захотелось нырнуть в ледяную воду и попробовать отмыться.
— Вот, значит, чья это была шутка, — глухо произнес Август. — Не ожидал от тебя, честно говоря.
Штольц сделал глоток из бутылки и поставил ее на подоконник. Обернулся — он выглядел так, словно решался на что-то важное. Бледное лицо с яркими болезненными пятнами румянца наполняли решимость и страх.
— Это не шутка, — выдохнул он и добавил: — Смотри на меня. Просто смотри.
* * *
Девушка, которая отражалась в высоком зеркале, была яркой, красивой и влекущей. Конечно, родители никогда не позволили бы ей надеть такое платье: мать говорила прямо, что красный цвет — это исключительно для шлюх, а порядочным девушкам следует выбирать нежные пастельные тона. Еще им положено смотреть только на тех, кого выберут родители, не смеяться и не шутить, не разговаривать о книгах и думать лишь о том, как бы поскорее выйти замуж.
И никакой музыки, разумеется. Можно сыграть, если предложат взрослые и опытные, вот и все.
Именно поэтому Эрика выбрала кроваво-красное платье. Знак того, что она может позволить себе то, что считает нужным.
— Миледи, — Моро, который сейчас стоял чуть поодаль, протянул ей подвеску: маленький бриллиант на тонкой золотой цепочке. — Вы удивительно прекрасны.
