Она посмотрела на полицейских и заметила, что им тоже не по себе, словно в рассказе Кверена таилась невидимая, но осязаемая жуть.
— Короче, наш майор орал так, что стены дрожали, — продолжал Кверен. — Как его удар не хватил прямо в сортире, я не представляю. Красный весь сделался, глаза вылупил, руки трясутся. Конечно, сбежались там работяги, разобрали трубу, все достали… Я потом осмелился спросить у майора, что это за кольцо такое, чтоб так из-за него переживать. Серебряшка, пустяк! Он ответил, — Кверен прикрыл глаза, словно пытался не упустить ни малейшей детали из давнего разговора, — что это знак его принадлежности к обществу Ленгоран, и носить такое кольцо — величайшая честь, которой я, по своему скудоумию, и вообразить не смогу.
Значит, Ленгоран. Эрика слышала об этом обществе — оно закладывало неформальные связи среди военной и интеллектуальной элиты Хаомы. Его члены строили головокружительные карьеры, демонстрируя при этом уровень взаимовыручки похлеще, чем у преступных кланов. Кэтрин как-то вскользь упомянула, что Патрис продвигал одного из членов общества по карьерной лестнице в армии, но Эрика тогда не уточнила, кого именно.
— Как его звали, вашего майора? Вы помните? — спросила Эрика. Ей казалось, что кто-то положил ей на живот ледяную руку. По голове прошелся холодок, взъерошил волосы.
— Еще бы такое забыть! — ответил Кверен. — Его звали Тиль Абернати, из южан. Долговязый, лысый, рожа аж черная от загара. Такого не каждый день увидишь.
Почему-то Эрика вздохнула с облегчением. Холод растаял, словно его и не было. Она покосилась в сторону Августа и увидела, что он улыбается.
— Не знал никакого Абернати, — с облегчением признался он. — Тем более, с черной рожей.
— Их там наверняка, как собак нерезаных, в этом Ленгоране, — буркнул Краунч. — Кого-нибудь да знали.
Август развел руками.
— Я напишу своему товарищу в следственном комитете, он должен мне услугу, — продолжал Кверен. — И у нас будет список тех, кто входит в это общество.
— Такое можно найти? — удивилась Эрика. Кверен хмуро кивнул.
— Можно, только осторожно. Ладно, орлы, ночь на дворе. Пора на боковую.
Орлы с ним согласились.
Август проводил Эрику до дома, несмотря на угрюмый вид Моро, который шел за ними в благоразумном отдалении. Эрика боялась оборачиваться на него: ей казалось, что еще немного, и Моро повторит свой утренний подвиг и бросится на Августа. Она чувствовала затылком его пристальный взгляд.
— Завтра у меня концерт, — сказала Эрика. Темная улица казалась вымершей. Все окна во всех домах были черными и мутными. Свет в фонарях постепенно угасал. Август взял ее за руку. Мягко сжал, не боясь свидетелей — от этого прикосновения что-то дрогнуло в груди Эрики, словно там были струны, и пальцы Августа скользнули по ним и заставили зазвучать, и родилась та мелодия, лучше и выше которой Эрика никогда бы не создала.
— Я помню, — сказал он. — И обязательно приду.
Эрика улыбнулась и, приподнявшись на цыпочки, осторожно поцеловала его в губы: только потом она поняла, что до сих пор находится в своем мужском облике. Но Август откликнулся на поцелуй, обнял ее, и Эрика заметила, что Моро скорчил недовольную рожу и дунул в сторону одного из окон в доме напротив: возможно, там кому-то не спалось, и Моро отправил-таки любопытного на боковую, чтоб не глазел на улицу.
— Тогда до завтра, — выдохнула Эрика, разорвав объятие, и сделала шаг назад. Больше всего ей сейчас хотелось не готовиться к концерту — а это требовало определенного состояния души, которое не появлялось просто так — а провести еще одну ночь с Августом. Но она прекрасно понимала, что делать этого не следует — и выпустила его руки.
Август понимающе кивнул и улыбнулся.
— До завтра! — сказал он. — Приснись мне сегодня.
— Приснюсь, — пообещала Эрика. — И это будет очень хороший сон.
Дом встретил ее тишиной, темнотой и мягким запахом выпечки и глинтвейна, летевшим с кухни. Эрика устало поднялась по лестнице, хлопнула в ладоши, и лампа возле окна, которая работала от артефакта, озарила комнату мягким теплым светом. Эрика прошла к кровати, устало села на край и принялась расшнуровывать ботинки.
Замысел Моро вывел Цветочника из себя. Он обнаружил, что дрянные селюки, которых он презирал и в грош не ставил, внезапно осмелились начать на него охоту — и это его взбесило. Настолько, что он решил действовать нагло и демонстративно, так, чтобы проучить и запугать до смерти — и наделал ошибок. Почему-то Эрика испытывала мстительную радость, представляя, как взбешен Цветочник.
В открытую дверь заглянул Моро — несмотря на позднее время, он выглядел бодрым и встревоженным.
— Что-то случилось, Жан-Клод? — спросила Эрика, чувствуя, как волоски на руках поднимаются дыбом. В присутствии Моро она ничего не боялась, и то, что сейчас он был похож на собаку, которая чует неладное, заставило ее вздрогнуть и вновь ощутить озноб.
— Мне кажется, сюда кто-то идет, — признался Моро, и в его голосе слышалась далекая дрожь. — Кто-то очень могущественный.
Он был бледен и встревожен, словно школьник, который ожидает неминуемую трепку после проказ. Эрика подошла к Моро, и он неожиданно обнял ее и прижал к себе, словно хотел закрыть от чего-то опасного.
— Цветочник? — прошептала Эрика. — Но у нас ведь нет Ползучего артефакта…
Она не договорила. Ее вдруг ударило так, что вышибло из рук Моро и отшвырнуло в сторону, к стене. Так расшалившийся ребенок бросает куклу — но Эрике, в отличие от куклы, было больно. На какое-то мгновение перед глазами сомкнулся грязный серый занавес обморока, и Эрика сползла по стене на ковер. Дом дрогнул, словно был живым существом и пытался стряхнуть какого-то навязчивого паразита со своей шкуры. Мебель нервно застучала ножками: остаться на месте или сбежать? Нервно зазвенели стекла в окнах. Рояль застонал с тоской живого существа, которое смотрит в лицо своей гибели. Очнувшись, Эрика увидела, как Моро, которого тоже швырнуло на пол, пытается приблизиться к ней, но не может сдвинуться с места — что-то держало его и не позволяло двигаться.
Что могло справиться с джиннусом и пленить его? Какая сила?
Комнату залило золотым светом, и Эрику снова ударило — ощущение было таким, словно ей в грудь с размаху вогнали копье и пригвоздили ее к стене, как бабочку к картонке коллекционера. И сразу же пришла музыка, настолько торжественная и светлая, настолько величественная и проникающая в самую глубину души, что Эрика расплакалась от счастья и не поняла, что плачет.
Ее оторвало от пола и стало медленно поднимать к потолку. Моро, почти рыдавший от бессилия, протягивал к ней руку — его крик едва пробивался к Эрике сквозь непостижимые голоса невидимых труб.
Кто ты, вдруг услышала она. Голос был ни мужским и ни женским: он прозвучал в ушах Эрики и растаял.
Я Эрика Штольц, откликнулась она, и почувствовала, что существо, которое обращалось к ней сквозь музыку, ласково улыбнулось. Его улыбка была теплым солнечным светом и первыми клейкими листочками весны. Его улыбка была жизнью и счастьем.
