Странный. Должно быть, ему действительно важна только музыка, а не все копошения в земной грязи.
— С Кэт, конечно, — улыбнулся Штольц, словно воспоминание о принцессе обогрело его. — Я обо всем узнал только утром. Вы спросили, что случилось с Эрикой, так вот, она умерла. Ее больше нет. Труп выловили в Среднеземельном море, я сам опознал ее.
Они вышли на Малую Лесную и остановились возле изящного, недавно отреставрированного особняка, который Штольц снял неделю назад через посредника. Дом был очень старым, еще прошлого века, и Август готов был поклясться, что там обитают привидения. Впрочем, музыка Штольца наверняка прогонит их.
Августу вдруг стало стыдно. Он редко испытывал стыд, но сейчас его по-настоящему обожгло.
— Должно быть, вы тяжело переживали ее смерть, — произнес он. Штольц кивнул.
— У близнецов особенная связь. Я почувствовал, когда она разрушилась, — ответил он и дотронулся до груди. — Что-то словно лопнуло вот здесь. Так что Эрики больше нет. Я утолил ваше любопытство?
Август кивнул.
— Простите меня, Эрик, — искренне сказал он. — Я, конечно, та еще дрянь, но сейчас мне действительно стыдно. Я залез туда, куда не имел права лезть.
Штольц посмотрел ему в лицо, и Август вдруг замер, словно его снова вытянули шпицрутеном по голой спине — настолько тяжелым и пронизывающим был этот взгляд. Сейчас карие глаза музыканта смотрели в душу Августа, в те запечатанные памятью глубины, куда не заглядывал он сам.
Это было смертной мукой. И в то же время — очищением и освобождением.
— Вы не дрянь, — негромко произнес Штольц. — Вы просто стараетесь быть дрянью, чтоб никто не понял, насколько вам больно. Насколько тяжко ваше увечье и как мучительно болит спина в дождь и метель. А в душе еще больнее. Но вы не дрянь и не циник, Август. Это не так.
Некоторое время они молчали. В голове Августа царила вязкая пустота, и он барахтался в ней, словно муха, которая угодила в янтарную смолу.
— Вы маг? — спросил Август, когда к нему наконец-то вернулся дар речи. — Умеете читать мысли?
Штольц улыбнулся и наконец-то отвел глаза. Август невольно вздохнул с облегчением. К нему вернулись чувства: он услышал, как похрустывает снег под ногами письмоноши на другой стороне улицы, как в морозном воздухе плывет запах апельсиновой туалетной воды от щегольского пальто Штольца, как где-то за домами счастливо вопит ребятня, скатываясь с горки.
Чары ушли. Он ожил.
— Нет, я не маг, — ответил Штольц. — Я просто умею наводить справки о людях. Доктор Август Вернон, участник мятежа в Левенфосском порту, единственный, кто выжил после наказания шпицрутенами. Вечная ссылка на север без права помилования и обжалования, — он сделал паузу и добавил: — Извините, что не приглашаю, хотел до обеда плотно поработать.
Август смог лишь кивнуть.
— Еще раз простите меня, — сказал он. — Вы правы, мне следует вести себя иначе.
Штольц вновь одарил Августа мягкой улыбкой и дружески дотронулся до его локтя, словно желал подбодрить.
— Ведите себя так, как вам удобно, это будет правильным. Если не при этом не забудете о других, то так будет еще лучше.
— Постараюсь, — вздохнул Август и совершенно неожиданно для себя предложил: — Если хотите, приходите сегодня вечером в «Пафнутий». Угощу вас глинтвейном.
Штольц кивнул.
— «Пафнутий». Хорошо. Давайте в восемь, я как раз закончу работу.
Через четверть часа, когда Август уже подходил к анатомическому театру, ему вдруг стало ясно, на что похоже то неловкое и болезненное чувство, которое пронзало его при появлении Штольца. Он вошел в просторный, слабо освещенный холл анатомического театра и, сняв шляпу, запустил руку в волосы и дернул несколько раз, пытаясь опомниться.
— Нет, — сказал Август и, закрыв глаза, какое-то время стоял просто так. — Нет, это невозможно.
Со второго этажа свесилась растрепанная голова Анататиуса, одного из трех санитаров.
— Доктор Вернон! — окликнул он. — Работы нету, может, мы по домам двинем?
Август неожиданно ощутил такой прилив злости, что потемнело в глазах.
— Я тебе сейчас в рожу двину, пьянь! — заорал он и начал подниматься по лестнице, намереваясь воплотить угрозу в жизнь. Санитар бросился прочь, только пятки засверкали. — Вторая лаборантская для кого который месяц неразобранная стоит?
* * *
— Чем он был болен, что лечился в монастыре? — спросил полковник Геварра, надевая тонкие белые перчатки. — Скорее всего, одержимость. Родители отправили его с глаз долой и думать забыли.
Где-то слева тоскливо заныла флейта, оплакивая участь Августа и его товарищей. Барабанщики вскинули палочки. Солдаты, к ружьям которых Августа привязали за руки, готовы были сделать первый шаг.
Сонное утро было красивым. В такое утро просто обидно умирать.
— Что, сволочь каторжная? — ухмыльнулся Геварра. Половина его лица сгнила и потемнела, полковник умер восемь месяцев назад. Визг флейты поднялся до немыслимых высот. — На священные основы государства покусился?
Август сплюнул в песок себе под ноги и ответил:
— Шел бы ты нахрен, псина.
Первый удар обжег спину, и Августа дернули вперед. Он стиснул зубы и пошел за солдатами.
— Доктор Вернон, а доктор Вернон?
Август открыл глаза. От сна в неудобной позе все тело затекло — он уснул, уткнувшись лицом в анатомический справочник. Зачем его открыл — уже не вспомнить. Атанатиус, стоявший в дверях кабинета, смотрел с хмурой обидой: дескать, нам работы задал выше неба, а сам дрыхнет тут, дома ему не спится, как всем нормальным людям.
За окнами серели сумерки. День прошел, а Август не заметил.
— Мы все разобрали, — сообщил Атанатиус. — Теперь-то можно домой?
— Вали, — проронил Август и, потянувшись, принялся массировать шею с болезненной гримасой. — Давно бы так, а то без пинка не пошевелитесь. Как дети малые, честное слово.
— Ага, — буркнул Атанатиус и убрался прочь. Из коридора послышались шаги и бормотание: Августу желали всего наилучшего, в частности, провалиться под лед и потеряться в лесу с медведями.
Народная фантазия не имела границ.
Август вышел из-за стола, подошел к окну. Фонарщики уже зажигали огни, по улице шли гуляющие, вдали проехал экипаж Говарда — бургомистр закончил работу и отправился к кому-то из приятелей. В «Пафнутии» уже собирается народ — тот, который потом отправится в «Зеленый огонек», если жены по пути не перехватят. Все было, как всегда, в этом захолустье ничего не меняется и никогда не изменится.
Это было настолько тоскливо, что Августу в очередной раз захотелось напиться — так, чтобы на ногах не стоять и чтобы Атанатиус с товарищами нес его в экипаж до дома, а сам приговаривал: вот, доктор-то, гоняет нашего брата, а сам нажрался, как свинья. А товарищи отвечали бы: сам ты свинья, ничего не понимаешь, а доктор за народное счастье кровь проливал, теперь имеет право хоть все Ледовитое море выпить, а от нас ему только уважение. А Август бы орал во всю глотку, что кругом сволочи и непромытые селюки, хоть бы кто стакан поднес от своего уважения.
