Так мать будет защищать своего ребенка — забыв о себе и закрыв его от смерти.
— И что будет, если я откажусь? — спросила Эрика. Геварра усмехнулся и погладил ее по щеке: вроде бы ласково, но по телу побежали мурашки.
— Тогда есть другой вариант. Просто восстановим все, как было, — ответил он. — Мы поженимся. Ты как хозяйка Энтабета будешь тихо и спокойно выполнять просьбы моего заказчика. Конечно, Эрик Штольц по понятным причинам будет вести очень замкнутую жизнь, но думаю, большой концерт раз в месяц тебя устроит.
Это звучало очень заманчиво. «Соглашайся!» — воскликнул слабый и глупый внутренний голос. Эрика смотрела на Геварру и видела, как он шагает рядом с изувеченным окровавленным человеком сквозь строй. Видела, как он пытает ее родителей. Видела Лавин Подснежника, Авьяну, торговку пирогами, обезглавленного банкира — смерть заглянула в лицо, дохнула смрадным ветром из ощеренной пасти.
Люди, которые способны на такое, не должны получить власть над материальным миром. Эрика знала, что Геварра убьет ее — и готова была принять такую смерть. Умереть — и победить.
— Звучит заманчиво, — сказала она, глядя в глаза Геварре и жалея только о том, что теперь не сможет проститься с Августом и Моро. — Но беда в том, что ты убил моих родителей. Так что шел бы ты нахрен, псина.
Геварра вспомнил, кто говорил ему эти слова, и его лицо исказила гримаса презрительного отвращения. Эрика так и не поняла, откуда у него в руке взялся розовый бутон — кроваво-красный, с туго свернутыми лепестками.
Ее охватило жутью — такой глубокой и холодной, что тело затряслось в ознобе. Геварра вскинул руку, и его пальцы озарило золотистой вспышкой — Гвоздика начала работу.
— Мне очень жаль, — искренне произнес он. — Мне правда очень, очень жаль. Я брошу Гвоздику, и ты умрешь. Энтабет не может жить в мертвеце и покинет твое тело… и я перехвачу его. Я тоже слышал его зов. На этот раз все получится.
Золотое сияние стало нестерпимым. По ноздрям скользнула волна приторно-сладкого запаха, и Эрика медленно-медленно полетела куда-то вниз. Страх ушел, и она подумала с непонятной отстраненностью: «Интересно, насколько это больно, когда горят твои мозги?»
Не сгорят, вдруг услышала она знакомый голос артефакта. Та магия, которой окружил тебя твой джиннус, поможет мне отбить атаку и вернуться.
Эрика увидела, как Геварра вновь вопросительно поднял бровь — он не понял того выражения, которое появилось на лице его несостоявшейся невесты. Щель в пространстве распахнула пасть, и внизу появился концертный зал библиотеки Эверфорта, люди, рояль. Гвоздика сработала, и в ту же минуту Эрика почувствовала, как что-то вырывается из ее тела и окутывает ее непроницаемой завесой, отбивая удар Геварры.
«Падаю, — подумала Эрика. — Я падаю».
И полетела в пропасть.
* * *
Какое-то время Август ничего не видел, кроме изломанного человека, безжизненно распростертого на полу. Он смотрел и не понимал, какое отношение этот мертвец может иметь к Эрике. Она не могла умереть, это неправда, она не могла лежать вот так.
В голове зашумело. Холодной змейкой скользнула мысль: «Его отвезут в анатомический театр, и я должен буду провести вскрытие». Взгляд метался, как у сумасшедшего, не в силах остановиться на чем-то одном. Вот листы с нотами, вот брызги крови на рояле, вот волосы, лежащие вокруг головы, словно нимб…
Рояль еще звучал — выл, оплакивая своего музыканта. Роза выскользнула из мертвых губ, уронила лепесток. Глаза Штольца были открыты: слепо смотрели вверх, мутнели, становились похожими на грубо обработанные стекляшки.
«Она умерла, — подумал Август, не в силах сбросить с себя оцепенение. — Она умерла, ее здесь нет».
Все двигалось медленно-медленно, как во сне — и он все видел со стороны, будто душа выпорхнула из тела. Вот бургомистровы дочки зажимают рты, пытаясь удержать рвущиеся крики, вот сам Август бросается к мертвецу на окровавленном паркете, вот полицейские с табельным в руках выбегают к изувеченному роялю, надеясь, что Цветочник здесь и получит свое, вот Моро…
Когда Моро рванулся к своему господину, то Август опомнился — на него нахлынули испуганные крики зрителей, стон рояля, пронзительный запах крови. Моро рухнул на колени рядом со Штольцем, сгреб его в объятия и уткнулся лбом в побелевший лоб мертвеца. Август опустился возле них и едва слышно произнес, боясь услышать утвердительный ответ и обреченно понимая, что другого уже не будет:
— Он мертв..?
И тогда Моро дрогнул — так жарким летним днем дрожит и течет раскаленный воздух над дорогой — и Август с ужасом увидел, как над его сюртуком начали завиваться струйки пара. Послышался шелест и треск, словно гремучая змея угрожающе забила хвостом. Лицо Моро исказилось, словно его черты были сделаны из воска, и теперь растаяли. Еще мгновение, и существо, державшее тело Штольца, преобразилось полностью — теперь оно не имело ничего общего с человеком.
Август оцепенел от ужаса. Он лишился всех чувств — осталось только зрение, чтобы видеть бледное лицо Моро, похожее на небрежный акварельный набросок, и кроваво-красное одеяние, складки не то плаща, не то крыльев, в которых моргали десятки золотых глаз. Над алым тюрбаном, венчавшим голову джиннуса, порхали золотые искры — или то вспыхивали и гасли новые звезды в невиданных созвездиях?
— Лам…па, — обжигающее дыхание джиннуса скользнуло рядом с Августом пылающей лентой. — Прими меня, лампа…
Зал залило белым светом — таким пронзительным и ярким, что он, казалось, был способен выжечь душу из тела. И Август увидел, как джиннус и мертвый Штольц в его объятиях тают, тают…
Он опомнился только тогда, когда свет угас — Говард тряс его за плечо и повторял:
— Август! Август, очнись! Господи Боже, ты жив?
Август поднялся с пола, почти не чувствуя ног. Пятна крови, роза, рассыпавшая опаленные лепестки — он был настолько потрясен, что одновременно видел и не видел, словно музыкальный зал библиотеки спрятали от него за толстым стеклом. Чьи-то руки схватили его, поддержали, не давая упасть; Август слепо дотронулся до лица, и на него нахлынули разговоры и плач. Говард развернулся к людям и прогрохотал так, что и на улице услышали:
— Пр-рекратить базар!
В зале тотчас же воцарилась тишина. Те, кто стоял, с самым беспомощным видом опустились на стулья. В стороне мелькнула Присцилла — побелевшее лицо, огромные карие глаза и страх, перемешанный с непониманием. Мавгалли потянул Августа за рукав и осторожно усадил в первом ряду — Август уткнулся лицом в ладони и подумал, что сейчас самое время для того, чтобы заплакать.
Но он не мог. Глаза были горячими и сухими; Августу казалось, что он никогда не сможет закрыть их.
Цветочник убил Эрику. Моро забрал ее тело. А он даже не успел с ней проститься. Август никогда не чувствовал себя настолько жалким и ненужным. «Господи, — только и смог подумать он. — Почему ты настолько жесток, что забрал ее, а не меня? Неужели у тебя не хватает музыки, что ты допустил это?»
