— Так, люди, тихо! — произнес Говард, хотя в зале и так стояла тишина. — Я не знаю, что мы все сейчас видели. Но я знаю, что нас обманули. Вчера люди из правительства пообещали, что убийств больше не будет. Что Цветочник пойман. Но сегодня на наших глазах он убил человека.
Кто-то из девушек всхлипнул. Дочки бургомистра прижались друг к другу и беззвучно плакали. Август подумал, что Говард не знает, о чем хочет говорить — бургомистр выглядел растерянным, но должен был держаться и держать в руках город.
А Эрика умерла. Цветочник убил ее, растоптал, размазал, как букашку по стеклу. Август чувствовал, как в нем закипает гнев. Тернер вчера давал слово, что все кончено — вот его бы как раз и сбросить на рояль…
Август откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Все это бесполезно, Эрику не вернуть. Делай, что хочешь — ее больше нет. Август вспомнил, как она сидела за роялем — растрепанная, в небрежно наброшенной на голое тело рубашке — и ему захотелось завыть от отчаяния.
— Раз нам врут, то мы должны быть сильными, — продолжал Говард. — Мы должны сплотиться и сделать так, чтобы все эти смерти не были напрасными…
— Он умер, да? — всхлипнул кто-то из девиц госпожи Аверн. Говард наклонился к своему стулу, что-то взял, и Август увидел серебряную лампу — в медвежьих лапищах бургомистра она казалась крошечной.
— Я своими глазами это видел, — произнес Говард. — Это красное существо утянуло господина Штольца в лампу. Думаю, они и сейчас там… — он помолчал, держа лампу в ладонях так трепетно и осторожно, как держат спящего младенца. — Лампу надо отнести в полицию и установить охрану на тот случай, если они все-таки вернутся. Я надеюсь, что они вернутся живыми. Я этого очень хочу.
Кверен, сидевший рядом с Августом, даже припотел от такой неожиданной чести.
— Говард, — негромко позвал Август, и бургомистр обернулся к нему. — Дай ее мне. На минутку. Пожалуйста.
Должно быть, в нем сейчас было что-то такое, от чего Говард не стал спорить.
Лампа оказалась неожиданно легкой, словно была сделана из бумаги. Август некстати вспомнил, что люди пользуются такими лампами чуть ли не с палеолита, и невольно этому обрадовался: значит, он способен думать, он не настолько парализован своим горем.
Август чувствовал взгляды собравшихся в зале как легкие прикосновения к телу и волосам. Он поднес лампу к лицу и увидел, как изящные цветочные узоры движутся, складываясь в прихотливую вязь южного письма. Те, кто создал эту лампу в незапамятные времена, знали, как пленить джиннуса — Август мог лишь надеяться на то, что Моро его услышит.
У него ничего не было, кроме этой отчаянной надежды.
— Впусти меня, — прошептал он, касаясь губами прохладного серебра. — Я ей нужен. Впусти меня, прошу. Возьми мою жизнь — за ее.
Он не знал, что еще можно сказать. Все слова утратили смысл. Лампа в его руках была легкой и холодной — куском металла, который не имел отношения к Эрике и не мог ее спасти.
Когда Августа ударило в голову, вышибая сознание, то он даже удивиться не успел. Последним, что он увидел, было лицо бургомистра — Говард смотрел с удивлением ребенка, который увидел возле елки настоящего Снежного деда с мешком подарков.
Потом он падал сквозь снежную белизну, наполненную холодом — так долго, что успел закоченеть. Полет закончился падением на что-то белое и твердое: Август умудрился приложиться головой и какое-то время ничего не видел.
«Будешь мне мешать — выброшу тебя нахрен отсюда, понял?»
Голос Моро прозвучал у Августа в голове настолько звонко, словно джиннус стоял рядом. Август поднялся на ноги, огляделся — кругом ничего не было, только белое густое безмолвие.
— Я хочу помочь, — произнес он, и слова осыпались с его губ лохматыми снежинками. — Я все сделаю, лишь бы она была жива.
«Хорошо, — откликнулся Моро. — Иди сюда».
Август сделал несколько шагов сквозь белое марево и спросил:
— А сюда — это куда?
Ему показалось, что Моро привычно закатил глаза.
«Просто иди прямо».
Август послушно пошагал вперед. Постепенно стали проявляться очертания стен и пола — это место было похоже на лабораторию ученого, а не на обиталище сказочного чудовища. Вскоре коридор свернул за угол, и Август увидел огромный сгусток тьмы, повисший под потолком.
Он сжал челюсти, стараясь не заорать от страха. Дымные клочья мрака сложились в существо, похожее на огромного паука с длинными суставчатыми лапами, которые заканчивались изогнутыми золотыми крючьями. Человеческая фигурка, которая крутилась в этих крючьях, казалась игрушечной.
«Эрика», — подумал Август и в ту же минуту сказал себе, что это не может быть она. Слишком маленькая, слишком трогательная и жалкая, слишком…
Паук выпустил Эрику и тотчас же поймал. Август увидел сломанную кость, пропоровшую кожу на руке.
— Эрика, — позвал он, но бледное лицо, запрокинутое к паучиному брюху, оставалось мертвым, неподвижным.
— Она не слышит.
Обернувшись, Август увидел Моро: джиннус сидел, привалившись спиной к стене, и красные складки его одеяния казались потоками крови.
— Она выживет? — спросил Август. Моро улыбнулся правой стороной рта и устало завел глаза под веки. По красной ткани прошла волна.
— Я делаю для этого все, что могу, — ответил он. Нижняя губа лопнула, и по подбородку Моро потекла струйка крови. — Цветочник ударил ее Гвоздикой в тот момент, когда выбросил в щель в пространстве, но моя магия окружала ее, и Энтабет смог отбить удар.
Август вздохнул и сел рядом с джиннусом. Вспомнилось, что он оставил купленные у господина Машета кольца в пальто — от этого сделалось больно, хоть плачь. Моро снова усмехнулся и вдруг протянул Августу черную коробочку на раскрытой ладони.
— Это потерял?
Август кивнул и забрал коробку — не хотел, чтобы джиннус к ней прикасался. Кольца были тем личным, почти интимным, до чего могли дотрагиваться только Август и Эрика.
— Я даже не удивляюсь, — сказал он. Лицо Моро сделалось тоскливым.
— Это не магия. Забрал их у тебя в холле библиотеки.
Щелкнула крышка. Сверкнули аметисты, и Август заметил, что лапы паука стали двигаться еще быстрее. Он надел свое кольцо на безымянный палец и глухо спросил:
— Это существо может опуститься ниже?
Моро задумчиво посмотрел на кольцо для Эрики, и по его лицу пробежала тень.
— Может, — неохотно ответил он и махнул рукой в сторону паука. — Вставай.
* * *
Эрике казалось, что она горит. Все тело было объято пламенем, и она тонула в рыжих лепестках, не чувствуя ничего, кроме боли. Вспомнились рассказы священника о том, как грешники горят в адских кострах — значит, Эрика все-таки оказалась в аду. «Энтабет не справился, — мысль, скользнувшая по краю сознания, была усталой и обреченной. — Гвоздика меня испепелила».
