Ты не владеешь, пока не можешь отдать. Август смотрел на артефакт и не мог оторвать от него глаз. Золотое облако парило над его беспомощно протянутой рукой — и Геварра, который вдруг сделался слабым и беззащитным, тоже протянул руку.
— Иди ко мне, — произнес он дрогнувшим голосом, каким никогда не мог бы говорить. — Иди ко мне.
Библиотеку залило солнцем. Энтабет пульсировал и трепетал, он был сплетением созвездий и человеческих лиц, он был музыкой мертвых и словами живых, он был зимним ветром и весенней капелью.
Он был.
«Ножом работает — всем на диво!» — рассмеялся Моро, и стилет выскользнул из рукава пальто в ладонь Августа. Рука снова двинулась будто бы сама по себе, но он знал, что в эту минуту им руководит нечто сильнее его воли, сильнее всех воль.
Стилет вошел в шею Геварры так же, как лезвие ножа врубается в арбуз: сперва корка — потом беззащитная мякоть. Полковник содрогнулся всем телом, и его лицо исказило судорогой: он смотрел на Августа так, словно не понимал, как это могло с ним произойти. Охотник не мог стать жертвой — но почему-то стал.
Августу подумалось, что человек, который стоял перед ним и давился собственной кровью, не имел никакого отношения к чудовищу из его прошлого и страшных снов.
— Энта… — прошептал Геварра, и его глаза заволокло смертной мутью. Август разжал руку, и полковник рухнул на пол, словно деревянная кукла, у которой вдруг обрезали нитки.
Все вернулось на свои места. Мертвое стало мертвым.
Август упал тоже — просто силы иссякли, а тело наполнило вязкой слабостью и звоном. Он смотрел в потолок, и светлячки ламп по-прежнему водили над ним хоровод. Сияние Энтабета угасало, золотой туман сгущался, собираясь в пульсирующую точку, и вскоре Август услышал мелодичный голос артефакта:
Потерпи немного. Сейчас станет легче.
— Ты отключил его систему безопасности? — спросил он. Горло саднило, и голос казался чужим. — Поэтому я смог убить его?
Да, откликнулся Энтабет, и сияние растаяло. Теперь ты можешь встать. Слышишь, как звенят магические струны? Это Моро окончательно стирает меня из истории и делает мифом. Все кончилось, Август, и тебе пора домой.
Август не запомнил, как выбрался из дома. В памяти остались темные коридоры и лестницы, по которым он блуждал, слепые лица людей на старинных портретах, отблеск света на мебели — и все вдруг исчезло, он вышел в светлый зимний вечер, и последние снежинки утихающей метели опустились на его лицо, запрокинутое к низкому небу.
Все кончилось.
Не оглядываясь, Август вышел за ворота — зачерпнув пригоршню снега, он энергично растер лицо и рассмеялся: так было хорошо. Извозчик, проезжавший мимо, оценил его платежеспособность и окликнул:
— Барин, подвезти куда?
— Вокзал святого Георга! — ответил Август, усаживаясь на неудобную жесткую скамью. Если ему не изменяла память, то поезда на север всегда отправлялись после полуночи — значит, он успеет купить билет и занять место в вагоне второго класса.
«Интересно, зачтется ли это как самовольная отлучка?» — подумал Август, и экипаж быстро двинулся в сторону вокзала.
* * *
— Ну вот, а он мне и говорит: «Что ж ты, дрянь такая, раньше-то мир не поправлял? И кума моя была бы жива!» И руки разминает, прямо показывает мне кулачищи.
Моро готовил рахат-лукум очень редко, только когда у него было особенное настроение. Но если оно все-таки появлялось, то дом наполняло сладкое облако карамельных яблок, лимонов, специй — настолько густое и насыщенное, что волосы на затылке начинали шевелиться, и в голове плыла мелодия, одновременно томная и надрывная — та, под которую бедра и живот сами начинают танцевать.
Запивать сладкое счастье требовалось зеленым чаем с долькой апельсина. Сделаешь глоток — и зима с ее снегом и льдом отступит и растает: будет лишь южное солнце и аромат пряностей в кубике рахат-лукума.
— А ты что? — спросила Эрика. Рахат-лукум был так сладок, так густо обволакивал рот, что она всегда была уверена, что съест пару кусочков, не больше — и в итоге приканчивала целое блюдо под довольную улыбку Моро. Он сделал глоток из чашки и сказал:
— Я ему очень уклончиво ответил. Шел бы ты, говорю, мил-человек, на…
Да, ответ был вполне в духе Моро.
— И что же Краунч? — рассмеялась Эрика. — Пошел?
— Ага, — кивнул Моро. — Мы оба с ним пошли. До ближайшего погребка. Посидели там, как полагается, отметили завершение дела. И разошлись друзьями.
С вокзала Август отправил телеграмму бургомистру, и Говард с торжественным видом зачитал ее в полицейском управлении: «Жив еду домой Цветочник всё». Судя по количеству слов на желтом квитке, денег у доктора было в обрез. О том, что «Цветочник всё», они знали и так: Моро прочел это в движении невидимых силовых полей и запустил в них собственное заклинание.
Когда Моро сказал, что все кончено, Эрике наконец-то сделалось легко и спокойно. Теперь они могли жить дальше и постараться быть счастливыми.
Теперь Энтабет действительно стал мифом — сказкой из допотопных времен, которую никто не принимал всерьез. Эрика знала, что будет дальше: столичная полиция найдет какого-нибудь лиходея, которому и так и так светит знакомство с виселицей, и назначит его серийным убийцей — надо же как-то объяснять, кто расправился с таким количеством народа по всей Хаоме. Принц Патрис и сам не поймет, что заставило его охотиться за несуществующим Первым артефактом — должно быть, помутнение разума. Газеты пошумят какое-то время, и скоро все обо всем забудут.
Эрика невольно думала о Виньене Льюисе, которого тоже назначили виноватым — и ей не хотелось узнавать детали дела великого математика. От него веяло какой-то отвратительной жутью.
— Как ты думаешь, — промолвила она, глядя в окно на первые снежинки начинающейся метели, — теперь все будет хорошо?
Моро неопределенно пожал плечами и отправил в рот золотой кубик рахат-лукума. Несмотря на полдень, в столовой было сумрачно — день выдался снежным и угрюмым, горожане предпочитали сидеть по домам. Почтальон прошел по улице — и больше никого. Город казался вымершим.
— Хотелось бы верить, — сказал Моро. — Да и что может быть плохого? Вас вроде бы приглашают на гастроли в Севенийские эмираты?
Эрика вспомнила пухлое письмо с золотыми печатями, которое ей принесли буквально за час до того, как Геварра выдернул ее в свою лабораторию. Шейх Али ибн аль Фахан был уверен, что Господь говорит с миром посредством музыки, был восторженным поклонником Эрики с тех пор, как она начала давать концерты, и обещал за концерт такую сумму, на которую можно было бы купить весь Север с его обитателями. В Севенийских эмиратах царило вечное лето, и Эрика вдруг поняла, что невероятно соскучилась по солнцу и теплу.
Эверфорт с его страшными тайнами вдохновил ее — она давно не работала настолько плодотворно. Но теперь ей хотелось жары и моря, а не скудных лучей здешнего хмурого солнца.
